Этот разговор был прерван приходом сенной девушки императрицы, Ариши, личности по своему положению довольно влиятельной, но еще ни разу не употребившей своего относительного влияния на погибель человека. В Арише «душа была», как говорили о ней во дворце, и говорили это не напрасно.
Войдя в комнату принцессы Анны по приказанию приславшей ее императрицы, девушка старалась не видеть и не замечать той сцены, которой она оказалась невольной свидетельницей, и, тихо шепнув Кларе: «Ступай вон!» — доложила принцессе, что тетушка просит ее к себе.
— Да ведь я же сказала, что не могу, что я больна! — нетерпеливо ответила Анна. — Герцог Курляндский даже доктора присылал освидетельствовать меня! Чего же от меня еще нужно?
— Ее величество прогневаться изволят! — в виде наставления пояснила Ариша. — Они и так гневны изволят быть сегодня…
Клара, в эту минуту выходившая из двери, бросила на Анну Леопольдовну умоляющий взгляд. Она, как утопающий, хваталась за соломинку и думала, что присутствие ее госпожи у державной тетки отведет от ее обреченной головы тот ужас, который надвигался на нее…
У принцессы вырвался энергичный жест.
— Хорошо! Я встану больная и приду к тетушке… Скажи ей это, Ариша! И прибавь, что ты сама видела меня в постели.
— Что им мои слова? — тихо повела плечами посланная. — Пошто они меня слушать станут?
— Пошли Клару одеть меня! — сказала принцесса, обращаясь к выходившей из комнаты Арише, но внезапно остановилась, услыхав громкий и пронзительный крик, раздавшийся со стороны сада: ей показалось, что это голос Клары. — Клару ко мне! — уже повелительно крикнула она, с испугом взглядывая на грустное лицо Ариши. — Ты слышала, что я тебе приказываю? — вновь крикнула она.
Та потупилась.
— Иди же!
— Иду… Иду, ваше высочество! — проговорила в ответ девушка, исчезая за дверью.
Принцесса Анна поняла все.
Вне себя от волнения, она наскоро накинула на себя, без посторонней помощи, простую домашнюю робу и почти бегом направилась в апартаменты императрицы.
Та лежала в своем обычном любимом кресле, с закрытыми глазами и с выражением сильного утомления на лице. При поспешном появлении племянницы она вздрогнула и, открыв глаза, спросила:
— Ты, Анна?
— Да, тетушка, это я! Но вы больны? Позвольте мне в таком случае лучше уйти… Я расстроила бы вас своей беседой в эту минуту… Я не могу говорить спокойно. Я слишком страдаю, слишком боюсь.
— Боишься? Чего же ты боишься?
— Всего, ваше величество: и ареста, и пытки, и насильственной смерти — всего, чего можно бояться в стране, где неутомимо льется кровь, где ее пьют ненасытно!