— Ты с ума сошла, дерзкая девчонка? — приподымаясь на своих подушках, крикнула императрица. — Ты забываешь, с кем ты говоришь?
— Нет, ваше величество, я помню и знаю, что говорю с властительницей полумира, с существом, стоящим выше всех нас… чье сердце доступно всему честному, всему хорошему и благому, но чья воля подчинена злому духу России.
— Я повторяю тебе, что ты с ума сошла! Я не узнаю тебя!.. Откуда взяла ты смелость так говорить со мной?
— Мое горе дало мне эту смелость, ваше величество, мое глубокое, безысходное горе! — ответила Анна Леопольдовна. — Я знаю, чем я обязана милостивому отношению вашего величества к моей горькой сиротской судьбе; я сознаю всю силу ваших благодеяний. Но я — человек, ваше величество, я — женщина, хотя еще и очень молодая, но сознающая и свое человеческое достоинство, и то положение, в какое вам угодно было поставить меня!.. Это положение налагает на меня свои обязанности, государыня! Я должна защищать свое самолюбие от оскорблений; я не смею и не должна переносить незаслуженные обиды.
— Тебя никто не думает обижать, но и от тебя тоже никто не намерен сносить никаких оскорблений.
— Да разве можно оскорбить герцога, ваше величество? Разве можно обидеть человека, только и живущего теми обидами, которые он наносит всем вокруг себя? За что он отнял у меня моего лучшего друга? За что он позорно изгнал женщину, преданную мне, вырастившую меня с любовью и никогда не покидавшую меня?..
— Ты говоришь о швейцарке Адеркас?
— Да, о ней, ваше величество!
— Ты напрасно винишь в этом Бирона, Адеркас выслана по моему личному повелению.
— Продиктованному вам герцогом?
— Я под чужую диктовку не живу и указов не подписываю! — сдвигая брови, сказала императрица. — Ты опять-таки забываешься и не взвешиваешь своих слов.
— Нет, ваше величество, все мои слова строго обдуманы. Я сознаю все то, что говорю.
— В таком случае тебе доктор нужен… Только человек, окончательно сошедший с ума, может позволить себе говорить со мной в том тоне, каким говоришь ты! Ты хочешь знать, за что выслана твоя воспитательница Адеркас? Да?
— Да, ваше величество! Мной при этом руководит не простое любопытство, а душевная потребность узнать дальнейшую судьбу человека, которому я многим обязана.
— Твой вопрос и дерзок, и смел. Ты сама лучше, нежели кто-нибудь, должна знать, за что выслана твоя «воспитательница»: именно за то, что она тебя так дурно воспитала, подготовив из тебя то, что из тебя вышло, сама же первая потворствовала твоим отклонениям от законов строгого приличия и от уважения, каким ты обязана мне! Я не хочу и не могу говорить с тобой обо всем, что произошло здесь после этого несчастного бала; ты сама знаешь это лучше меня… И я удивляюсь, что, сознавая всю глубину своей вины, ты еще осмеливаешься винить других и требовать от меня отчета в моих действиях и распоряжениях. Повторяю тебе, ты слишком смела, Анна!