— Старый, давай еще так. Ой, улетаю!
— С восторгом, осквернительница.
— Так не сиди зря, оскверняй…
Сияние скользит по спинам и бедрам. Пульсируют вспышки, пульсирует истосковавшаяся плоть. И вроде одна она, плоть. Совпало. Куда там эмпирическим парадоксам «кальки» и «свищей». Два человека совпадают куда реже. Здесь, в призрачной темноте барабанов, не нужно ничего подправлять. Одна нота…
— Старый, нас для одного набора создавали.
— Верно. Слушай, мы с ума сходим. Нужно ведь…
— Так заканчивай. Только так, чтобы я совсем сдохла. Ну, псина старая…
Закончить не было сил. Слишком хорошо. Кажется, в комнату кто-то входил. Только отвлечься было невозможно. Страсть скотская. Еще глубже, глубже, глубже…
Посадил Мариэтту, сунул флягу:
— Пей, охлаждайся. Сеанс закончен.
— А ты? Вредно сдерживаться. — После очередной «маленькой смерти» глаза у чуда стали до висков, японские, пьяные.
— Правда? Мне лучше сдержаться. Еще чуть, и околею.
— Не имеешь права бросить подчиненную в скомпрометированном положении.
— Я сам в таком же. — Андрей принялся натягивать штаны.
Мариэтта тоже вяло зашевелилась:
— А где эта… распашонка?
— Держи. Могу спросить, где штаны бросила?
— Да в сортире сушатся. Меня одна курица коктейлем облила.
— И что ты ей такое сказанула?
— Да ничего. Она в баре трех человек оросила — переклинило девушку. Тоже натура трепетная, ранимая. Тебе такие нравятся. Я думала, приму бокал успокаивающего и вернусь к тебе, объяснять, какой ты валенок. Так меня коктейль сладкий загадил. Хорошо, эти тиражированные египтянки дежурную одежку подсунули. Чуть не опоздала. И что ты на эту Марлен из концлагеря запал? Ведь оставила всего на полчаса.
— Так не оставляла бы, — жалобно пробормотал Андрей. — Прости. Ты, конечно, имела право.
— Ты тоже. — Мариэтта, пошатываясь, поднялась на ноги. — Мы же одинаковые. Я там, в сортире, тоже глупить пробовала. Со злости.
— Это в «Хуфу» атмосфера такая провоцирующая, — смущенно сказал Андрей.
— Тсс, — горячая ладошка легла на его подбородок. — Сейчас скажешь, что все произошедшее — трагическая случайность и издержки нервной службы. Прикажешь забыть, изжить и похерить. Можно поцеловать, пока глупости не ляпнул?
Андрей поцеловал сам. Мариэтта была восхитительно лохматой и своей, а маленький рот казался не менее сладким, чем в разгар блудодейства.
— Капчага, я приказывать забывать не собираюсь. Только сейчас мы…
— …работаем. Я в готовности. Ты про работу вот ему объясняй, — Мариэтта ткнула пальцем в отрешенного Пернова.
— Ему что объяснишь? Может, он, того… передозировка?