— Так вы о нем хотите все знать?
— Конечно.
— Верно решили.
— Скажите, с кем он здесь общался больше всего?
— Со мною.
— С вами?
— К вашему удивлению. Но это так. Я же говорил, что таскал его с собой на рыбалку. Сто лет она мне была нужна. Рыбы в магазине сколько хочешь. Любой! И бесценок! А времени кучу на эти глупости убил. Все ее просьбу выполнял.
— И о чем вы говорили?
— Он со мной настороже держался. Сами понимаете. Мое положение его смущало. Не понимал, зачем я его с собой таскаю. Остерегался.
— Он о себе вам говорил?
— Да. Немного.
— Что именно?
— На судьбу жаловался.
— А о лагере?
— Говорил. Тоже жаловался. Особо на какого-то заключенного. Из-за какого ему срок добавили.
— А подробнее можно?
— Подробнее неловко.
— Почему?
— Нецензурщина.
— Ну, а суть?
— Что суть? Какая суть? Счеты у них были какие-то. Свои. Обделил он его чем-то. Тот.
— Грозил он ему? Говорил ли о расправе?
— Мне? Ну что вы? Конечно нет, если и думал, не сказал бы. Но мне кажется, что теперь он ни на что не способен, кроме как на оскорбления. Кому захочется снова в лагерь? Да еще после такого срока? Жизни-то не было.
— Вот именно потому. Жизни не было. Не за что держаться и дорожить нечем. Да и не знал он как можно и нужно жить. Пробовал жить так, как в лагере учили, по всем правилам, ан снова переселили. И именно это виной стало. Жил по-своему — в лагерь попал. А как жить? Никто не подсказал. Сам-то он что знал?
— Поздно переделывать таких!
— А как он работал?
— В работе он был педант. Приходил минута в минуту. С обязанностями кочегара справлялся неплохо. Нарушений не было. Да и не могло быть. Мы за этим зорко следили и по голове не погладили бы, если что. Так-то вот, — закурил начальник милиции.
— Ну, а в жизни вы его знаете? С житейской стороны?
— Так, а что знать? Село у нас, сами видите, небольшое. В уборную пошел и то соседи видят. Друг о друге поневоле все знаем. И о нем.
— Ну, а что известно?
— Был пожар в лесу. Этот тоже помогал его тушить. Несколько дней. Ну ничего. Выносливый мужик. Терпеливый. Пожар-то его племянники учинили. Он об этом и не знал. Потом я ему сказал. Когда она умерла. Все.
— Он хоронил?
— Нет. Я ему запретил.
— Ну, а видел сестру?
— Видел, мертвую, в больнице.
— Вы после этого с ним говорили?
— Не о чем стало. И так в няньках был при нем. Надоело до чертей.
— Он племянникам не писал? Нет. Да и попробовал бы! Я б ему…
— Скажите, ну а кроме вас, он общался с кем-нибудь еще?
— Нет.
— Странно.
— Что именно?
— Оказался чужим среди людей.
— Социальная разница. Ничего не поделаешь. Да и кто захочет общаться? Все знали, что он поселенец. Значит, был судим. А в лагерь, все понимают, не за хорошее попадают. Вот и сторонились его. Сами понимаете, село маленькое. Увидят кого с ним, что подумают! Клеймо никто не захочет разделить. Лишь я с ним был. Так на меня что скажешь? Я по долгу службы своей обязан был работать над перевоспитанием Веника. А другие и не говорили с ним.