Старый Роди, посасывая носогрейку, восседал на своей бричке, и, казалось, события эпохи никоим образом не касались его. А у Сахвонена при виде сапог, голенища которых поднимались выше колен, сердце буквально кровью обливалось. Он думал о тех, кому приходится ходить в лаптях или совсем босым. Готовый к классовой схватке, Сахвонен сел на камень и сказал:
— Стой! Я полагаю, что сегодня мы с тобой поменяемся сапогами.
Роди остановил лошадь, зажал в ладони короткую трубку, открыл рот и, наконец, ответил:
— Я два года растил этого теленка, а чтобы выдубить кожу, потратил столько муки, что из нее получилось бы два здоровых каравая. А потом твои сапоги малы мне, к тому же они рваные.
— Гражданин старик, — невозмутимо сказал Сакари, левой рукой, поднимая свои сапоги, чтобы бросить в бричку, а правой расстегивая кобуру револьвера, — я советую тебе обуть босые ноги отважного воина (он взглянул на свои ноги и на ноги Роди тоже) в сапоги, сшитые из кожи твоего теленка. Ибо несправедливо, что я босой проливаю свою кровь, а ты разъезжаешь в новых сапогах и не собираешься ничем пожертвовать для общего дела.
Сакари был предельно серьезен: он знал, что стоит лицом к лицу с классовым врагом. И хотя Роди уже успел прожить семьдесят лет и зим, и хотя его белая борода опустилась ниже пояса, ему все же не хотелось расставаться с жизнью. Поэтому он расстался с сапогами.
Вскоре после того как Сахвонен прибыл на станцию, где находился штаб, туда же, свесив с брички босые ноги, прикатил старый Роди.
Босиком, с рваными сапогами под мышкой, он предстал перед командиром батальона и рассказал ему печальную историю о том, как поменялся сапогами с Сахвоненом. В качестве вещественного доказательства старик предъявил старые рваные сапоги Сахвонена.
Сакари немедленно вызвали в штаб, и он ничего не смог сказать в свое оправдание.
Таким образом сапоги снова оказались у прежнего владельца, а Сахвонен — в теплушке, временно служившей гауптвахтой.
Сидя в вагоне, он размышлял о случившемся и чувствовал, что с ним обошлись явно несправедливо. Его сердце сгорало от ненависти к классовому врагу — к старому Роди. И он ничем не мог себя утешить.
Потом Сакари вспомнил, что в революциях людям приходится жертвовать личными интересами ради общего дела, и от этой мысли ему стало легче. А когда чувство горечи от понесенного поражения окончательно рассеялось и густевший в теплушке сумрак стал клонить ко сну, Сакари сунул свои видавшие виды сапоги под свою немало испытавшую голову и заснул.
Ночью на подступах к станции вспыхнул бой. Пули во многих местах продырявили стенки вагона, но Сахвонен спал богатырским сном. Немало хороших парней уже сложили свою голову, еще больше выбыло из строя раненными. Когда погиб командир второй роты, в штабе батальона вспомнили о Сахвонене, приказали выпустить его из вагона и поручили командование этой ротой.