— Да мало ли… Теперь народ вольнодумен стал, особенно молодые фрейлины!
Это был намек на Щербатову.
Екатерина не придала этому особенного значения.
Вечером состоялось заседание Государственного совета, и Мамонов отсутствовал.
В спальне Екатерины его также не было.
Екатерина вернулась из совета усталая и пожелала забыться в сильных и нежных объятиях «дитяти».
Но комната фаворитов также была пуста.
Екатерина решила дождаться Мамонова и сделать ему строгий выговор. Она не ложилась и ждала.
Наконец, он явился.
— Где вы, милостивый государь, пропадать изволили, нерачительны вы стали к службе отечеству и государыне, — игриво сказала она.
Она любила игривость и на склоне лет.
Но когда она протянула ему свои объятия, Мамонов не двинулся.
— Матушка-государыня, я всегда был откровенен. Я не могу больше нести свои обязанности при особе вашего величества.
Этого оскорбления Екатерина не ожидала. Он смеет первый от нее отказываться!
К этому Екатерина не привыкла. Все, кроме Ланского, изменяли ей. Но они скрывали свои приключения, боялись потерять милость государыни и не выходили из границ верноподданнического повиновения. В своем самодержавном деспотизме Екатерина желала закрепостить и сердца своих подданных.
— В чем дело, милостивый государь? — гордо спросила она. — Вы забываетесь.
— Я полюбил другую, ваше Величество.
— Кого?
— Княжну Елисавету Щербатову. Я прошу разрешения вашего величества на брак с нею, который в настоящее время является необходимостью.
— Хорошо. Я разрешаю. Но предваряю вас, что считаю вас государственным преступником: зная, сколь моя жизнь нужна для России, вы расстраиваете свою государыню, которой нужно полное спокойствие и равновесие для государственных дел.
Мамонов смущенно поклонился и убежал.
А Екатерина глухо зарыдала, думая о том, что глупая, неразвитая девчонка, едва появившись во дворце, отбила у нее, гениальной, философски образованной женщины, венценосной императрицы, любимого человека. А почему? Потому что ей семнадцать лет.
Ни ореол царского венца, ни сияние гения, ни мудрость, ни красота души, — ничто не в состоянии соперничать с молодостью.
Императрица вспомнила дворцовую горничную, в которую влюбился Потемкин. Она тогда попросила Шешковского убрать ее куда-нибудь. Но она вовсе не требовала, чтобы ее убили, она требовала только, чтобы девушка была заключена куда-нибудь навеки за то, что осмелилась соперничать с государыней… Чтобы она не могла никогда выйти из заключения.
Шешковский перестарался. Он замуровал девушку в стену. Она никогда оттуда не выйдет. Но разве государыня виновата, что у неё слишком старательные слуги? Разве она просила убить Петра III? Никогда. Орловы сами это сделали. В конце-концов ведь нельзя их обвинять за то, что они любят государыню и не щадят ничего, оберегая ее душевный покой, столь необходимый ей для несения государственных трудов.