Рассказ товарища Минова пробудил во мне интерес к затяжному прыжку. Вернувшись в свою часть, я только об этом и думал. Наконец возможность представилась.
Я решил лететь, не раскрывая парашюта, не менее 150 метров.
Когда самолет достиг высоты 600 метров, летчик товарищ Скитев дал сигнал приготовиться и через несколько секунд скомандовал:
— Прыгай!
Держа правую руку на вытяжном кольце, я бросился вниз, и в ту же секунду меня охватило неотвратимое желание выдернуть кольцо, как я это делал до сих пор. В ушах стоял пронзительный и острый свист.
Желание выдернуть кольцо все росло и росло. Оно проникло всюду. Не было в моем камнем летящем теле ни одной живой клеточки, которая не кричала бы мне: «Дерни за кольцо! Раскрой парашют!»
Постепенно мной начало овладевать совершенно необъяснимое чувство необъятности окружавшего меня воздушного океана. Какой-то сильный голос кричал внутри меня, что я падаю в бездонный колодец. И даже свистящий воздух, казалось, приказывал: «Прекрати падение!»
Начало посасывать в желудке, закружилась голова, и, не в силах дальше противиться, я выдернул кольцо.
Надо мной раскрылся белый купол парашюта, и я плавно начал спускаться на землю. Падал я затяжным прыжком не более 50 метров. Как только прекратилось падение, перестала кружиться голова и прошел испуг.
Чем ближе к земле, тем больше мною овладевало чувство досады за свою нерешительность. Подбирая самые нелестные эпитеты, я всячески поносил себя за то, что не смог выполнить своего же задания. С тяжелым чувством неудовлетворенности складывал я парашют.
Весь день меня преследовала неотвязная мысль: «Неужели у меня нехватит решимости и мужества для преодоления трудностей затяжного прыжка? Неужели я не гожусь для этого дела?»
Уже на следующий день я стал готовиться к новому затяжному прыжку. Прошел месяц. 24 августа 1932 года я снова решил прыгнуть. На этот раз я поставил перед собой более сложную задачу: прыгая с виража, падать, не раскрывая парашюта, метров 300–400.
Самолетом управлял товарищ Евдокимов. Поднявшись на высоту 800–900 метров, мы попали в облачную полосу. Между большими облаками были громадные окна, сквозь которые виднелась земля. В одном из таких окон, как раз над центром аэродрома, товарищ Евдокимов ввел самолет в вираж. По предварительному условию, товарищ Евдокимов должен был делать вираж не более 40–50° крена, но он перестарался и на большой скорости сделал вираж никак не менее 75°. Стоя на борту, я напрягал все свои силы, сопротивляясь мощной струе воздуха, идущей от винта. Она тянула меня под стабилизатор. Когда самолет сделал полтора виража, я был оторван от самолета.