— Мне грустно это слышать, — проговорил Томас.
Больше он ничего не смог придумать. Она перестала плакать и, собравшись с силами, сурово посмотрела на него.
— Ты еще более бессердечен, чем говорят. Неужели тебя ничто не трогает? Если не считать твоей драгоценной мамы и сестер, на свете нет женщины, к которой ты был бы способен что-то чувствовать?
Образ Амелии тотчас же всплыл в его мыслях — впрочем, в последнее время он находился там постоянно. Усилием воли он попытался изгнать его.
— Я позабочусь о том, чтобы на твоем счету было достаточно денег и чтобы ты смогла продержаться до новой оказии. Трех месяцев, думаю, будет достаточно.
Три месяца — это более чем благородно. Недели через две, а то и скорее ею завладеет граф Чсстерфилд. Он нетерпеливо ждал, пока она надоест Томасу, по крайней мере так не раз говорила ему Грейс.
— Оставь себе твои чертовы деньги!
Если бы он дал ей чек, то имел бы удовольствие видеть, как она порвет его и растопчет своими домашними туфельками, украшенными розочками. Но как только он уйдет, она начнет ползать на коленях, лихорадочно собирая обрывки. Гордость и гнев будут первой ее реакцией и оттеснят практичность и логику на задний план.
— Я положу деньги на твой счет. Делай с ними что хотеть.
«К тому времени она остынет», — подумал он.
Томас покинул ее дом в последний раз, но мысли его были мрачными.
«Женщины не стоят таких неприятностей», — решил он.
Вместо того чтобы провести вечер на шелковых простынях, Томас сидел в маленькой комнате, в библиотеке Картрайта на Джонс-стрит. Оба собеседника тонули в глубоких обитых парчой креслах перед мраморным камином, в котором горел яркий огонь, и нянчили в руках по бокалу портвейна, и им еще предстояло насладиться напитками ярко-зеленого цвета и оттенка красного бургундского вина.
— Она бросилась на меня, как кошка, — поделился Томас со своим другом, испытывая усталость от всей этой истории. — Уверен, что завтра я обнаружу на себе царапины.
Маленькое зеркальце в экипаже уже отразило свежий синяк на его шее.
— Какого черта тебе понадобилось объявлять ей о разрыве лично? — спросил Картрайт, поднимая ноги в чулкax на оттоманку перед собой. — Было бы достаточно цветов и записки или, возможно, какой-нибудь побрякушки.
— Да, верно, но у меня не было намерения порывать с ней, когда я к ней отправился.
Его друг удивленно поднял бровь и поднес к губам бокал с портвейном.
— Тогда почему ты это сделал? — спросил Картрайт и поставил напиток на столик красного дерева возле своего кресла.
Да, почему он это сделал?
Томас часто думал об этом с момента, как вышел из дома Грейс. Он беспомощно поднял плечи: