— Сколько дней ты у Глебова в услужении? — спросил Назар.
— Восьмой, — ответил Харузин.
Руки жгло как огнем, он не мог пошевелить ни пальцем. Хотелось выть от боли.
— Кто тебя к нему в дом устроил?
— Флор Олсуфьич…
— Ну да… — Колупаев о чем-то задумался. — А для чего? — спросил он неожиданно.
— Чтобы… — Харузин запнулся.
— Ну, говори! — прикрикнул на него Назар. — Я тебя не для собственного удовольствия спрашиваю.
— Здесь Флор побывал, — догадался Харузин. — Просил за меня, да?
— Не Флор, а Лавр, — поправил Назар Колупаев. — Угадал, татарин. Лаврентий говорил, что ты, мол, не пленник. Да я и сам по роже твоей вижу, что ты не казанский…
— Ну… да, — сказал Харузин.
— Что ты делал в доме Глебова?
Харузин решился сказать правду. Все равно хуже уже не будет.
— Я за Глебовым следил, — признался он. — Мы с Флором так рассудили, что Глебов — человек подозрительный, ну и решили приглядеть за ним…
— Для чего? — настаивал Назар.
— На всякий случай, — уклончиво ответил Харузин. И тут его осенило! Если он слуга, то может всех подробностей дела и не знать. И Харузин уверенно ответил: — Это у Флора какие-то соображения, а мне он только сказал: мол, я тебя внедрю в гнездо Глебовское, а ты — глаза пошире и изучай обстановку. Вот такая легенда.
— Сходится, — сказал Назар. — Ладно. Я и сам вижу, что ты ни к блинам, ни к прочим глебовским делам отношения не имеешь. Да и в доносе твое имя не значится…
Он явно открыл Харузину больше, чем намеревался поначалу. И замолчал, внимательно глядя на пленника, — понял ли тот, какое доверие ему оказано.
Харузин понял.
— Какие блины? — спросил он, чувствуя себя дураком. От внезапного ареста и скверно, беспокойно проведенной ночи в голове у него немного помутилось: Харузину вдруг помстилось, что речь идет о какой-то мелкой краже в кладовой, в которой принимал участие вороватый слуга, — он ведь угощал своих товарищей крадеными пирожками…
— Какие блины? — захохотал Колупаев, хотя по всему было заметно, что приказному дьяку вовсе не смешно. — Да такие! Такие, за которые блинопекам головы рубят!
Сергей понял, что еще немного — и он потеряет сознание. Перед глазами у него все плыло.
— Можно я сяду? — пробормотал он.
— Нет, — сказал Колупаев.
— Вы бы, гражданин начальник, позвонили Флору Олсуфьичу… — сказал Харузин, не то сознательно ломая юродивого, не то на самом деле утратив последнюю связь с реальностью. — Он за меня поручится и штраф уплатит. А мне домой надо. Я бы лег да отлежался. Анальгину бы попил…
При мысли об анальгине слезы так и покатились из его глаз.
Почему-то именно это достижение цивилизации показалось Харузину в тот миг самой печальной из понесенных утрат.