Ядовитая боярыня

Напрасно иной раз рассуждают, будто лето на севере — это как зима на юге, только снегу меньше. Северное лето хоть и короче, но все в нем насыщенно: и краски, и запахи. Небо — ярко-синее, полное света, цветы — пусть маленькие, но яркие, с сильным запахом, а плоды… Да, плоды, конечно, кислые, зато сколько сил дают они человеку!

Как-то знакомый попросил Вадима показать ему — какова на вид ягода морошка. Морошка в Ленинградской области почти не водится, но тут повезло — обнаружилось нечто зеленое, мятое, на зубах хрустящее. Раскусив ягодину и ощутив ее уксусно-кислый вкус, этот человек изумленно воскликнул: «Так вот о чем просил умирающий Пушкин?!»

Нет, конечно, не о такой ягоде вспомнил великий русский поэт, когда в печальный час захотел полакомиться морошкой… А о такой, которую находили в Новгородских лесах за четыреста лет до вышеописанного разговора между Вадимом Вершковым и тем его случайным знакомцем.

Все это — северное лето, с его мягкими мхами и свежими, чистыми ароматами.

Новгород, озаренный ярким солнцем, приободрился более обыкновенного. Белобокие его церкви и богатые дома весело смотрелись в фиалковые воды Волхова, в гавани ждали новых торговых судов. В доме Флора народу стало поменьше: уехал в свой монастырь брат Лаврентий, отбыл по купеческим делам англичанин Стэнли Кроуфилд, подался бродяжить старый скоморох Неделька.

Флор днями пропадал в гавани, готовил к плаванию свой корабль «Святая Анна». Хотел в этот раз доехать до Брюгге, удивить «лютеров» русскими соболями и навезти оттуда хорошей стеклянной посуды, какую делают в Венеции, в сказочном городе Веденце. То и дело думалось ему о Наталье Фирсовой, которая называла себя странным именем Гвэрлум. Нелегкая ей выпала доля. И все-таки оставалась она милой.

Объявлять о своих чувствах ни Флор, ни Наталья не спешили. Только в груди теплело, когда виделись, а все прочее время как будто тлел в душе огонек.

Гвэрлум сидела в доме Флора, мечтала, даже сочинять стихи пробовала, но без компьютера ей плохо думалось. А ее побратим, «лесной эльф» Эльвэнильдо, он же Сергей Харузин, с завидной легкостью разобрал мудреное древнерусское письмо и теперь целыми днями увлеченно читал какие-то «божественные книги», благо других не водилось — не только в доме Флора, но и вообще по всей Руси великой. Увлекало там что-то «лесного эльфа».

Вадим то вместе с Флором возился на «Святой Липе», то Наталью, как умел, разговорами развлекал, а сам все думал мучительно: «Найду ли я себе место в этой новой жизни? Неужели не отыщется способ вернуться обратно, в Санкт-Петербург, со всеми его экологическими язвами и социальными проблемами? Хочется, знаете ли, язв. Прежде у нас все Серега Харузин томился, о диванах рассуждал — что не встанет с них вовек — а теперь и меня тоска разобрала. До самых печенок проела. Чужие мы здесь все-таки, хоть это и Россия».