— Возможно, через две недели, на этом же самом месте. Прошу вас, не следуйте за мной.
Он кивнул, и она скрылась за деревьями. Примерно с полминуты он оставался на месте, но потом не вытерпел, встал со скамейки и выглянул на аллею, пытаясь увидеть хотя бы ее силуэт… Но Эйлин уже нигде не было.
Потом они встретились еще. И еще. И еще один раз. Тобиасу казалось, что промежутки между этими встречами тянутся неизмеримо долго. К тому же, эти промежутки становились все больше, и он не мог понять почему — ему не хватало Эйлин, диковатой, замкнутой, странной и такой старомодной, словно бы она сошла с картинки в старой детской книжке, из тех, что он уже давно не читал… Он готов был поклясться, что и ей нравилось проводить с ним время — она смущенно смеялась над его неуклюжими шутками, и иногда ни с того ни с сего ее лицо озаряла несмелая улыбка. Но однажды она пришла на час позже назначенной встречи и срывающимся голосом сказала, что они не должны больше видеться. Он опешил — и не мог подобрать слов, так и стоял, замерев в тени старых деревьев, и лишь когда она повернулась, чтобы уйти, он бросился за ней, пытаясь в неловких выражениях узнать, что случилось. Жалел ли он об этом потом? Признаться, да. Иногда. В такие дни, как этот.
А в тот день, когда Эйлин рассказала ему, кто она — и в доказательство своих слов зажгла в сумраке под деревьями несколько цветных фонариков, заставив их летать по воздуху, а потом исчезнуть — Тобиасу показалось, что он сошел с ума. Он никогда не испытывал подобного шока и ни за что не хотел бы испытать его вновь. Его мир, его привычный, взвешенный и логичный мир, в котором все было расставлено по местам, рухнул в одночасье. Какой‑то бешеный вихрь взметнулся перед его глазами, и он почувствовал, что оседает на землю, повторяя: «Этого не может быть… Этого просто не может быть…». Эйлин наклонилась к нему, но он отшатнулся, вскочил на ноги и принялся бежать, надеясь запереться в доме и убедить себя, что это была лишь галлюцинация, или бред… Да что угодно, только НЕ ПРАВДА! Надо сказать, это ему почти удалось. К вечеру второго дня он уже почти поверил, что все это было наваждением, спровоцированным утомлением на работе, но только он окончательно себя в этом убедил, протянув руку за очередным (десятым за сегодня) стаканом виски, как в дверь робко постучали. Сначала он решил не открывать, но стук повторился.
«Наверное, молочник», — сказал он сам себе, несмотря на то, что молочнику в этот час здесь нечего было делать. А может, почтальон? Цепляясь за эту последнюю надежду, он подошел к двери и открыл ее. За порогом стояла Эйлин.