Нечмирев снова тяжело вздохнул, плотнее придвинулся к Якову. Ему показалось, что тот вздрагивает, едва сдерживая слезы. И дышит трудно и часто, свесив на грудь голову, вот так же, как тогда, когда узнал о гибели брата. «Что сказать Яше, чтобы легче ему стало, чтобы тоска не давила его? — подумал Василий. — Как поддержать человека? Самому ведь несладко!»
Яша. — позвал он. — Слышишь, Яша? Тебе не приходилось в детстве разгадывать такие загадки: говоришь ты первую букву города или известного имени, или еще чего-нибудь. Потом — столько-то черточек по количеству букв и последнюю букву. И кто-то должен отгадывать: что это? Например, я говорю: «ф», две черточки и «ц». Что это значит? Фриц! Понял?
С Абрамом часто так играли, — нехотя ответил Яша.
Порядок. Слушай внимательно. Буква «я», восемь черточек, на конце «н». Гениальный летчик нашего времени. Кто?
Что-то такого не знаю, — глухо ответил Яков.
А ты подумай. Ну, Яша? Не можешь ты не знать Этот летчик уж очень известен: смелый, как лев, добрый, как хорошая мать, злой, как сто тысяч чертей. Ну?
Яша долго думал, но так и не мог придумать фамилии гениального летчика нашего времени. Тогда Василий сказал:
Слабак ты, Яша. Тут же он, этот ас. Вот он сидит. — Нечмирев толкнул Яшу спиной. — Считай буквы: «Я-ш-а- Р-а-й-т-м-а-н».
Яков улыбнулся:
Так ты и сказал бы: «Бывший летчик нашего времени».
Почему — бывший? Бывший — это будет потом. А сейчас… Слушай, Яша, как будто идут… Слышишь?
Да, он слышал. Гулкие шаги приближались.
Неужели уже утро? — зябко поведя плечами, спросил Яков.
А что нам утро, вечер? — Василий сплюнул. — Нам шагать недалеко. Не заблудимся. Главное — не скиснуть. Ты понял?
Не беспокойся. Буду, как Абрам. Клянусь.
Верно, Яша. Что, я не знаю тебя, что ли? Кто-кто, а Яша Райтман выдержит до конца. Не может он плюнуть на память брата. Не может. Как бы плохо ни было, а Яша выдержит. Это точно.
Дверь в подвал распахнулась. В бледном предутреннем свете, как призраки, маячили фигуры немцев.
Встаем, Яша, — сказал Нечмирев.
Упершись спина в спину, летчики с трудом поднялись с земли. Потом, поддерживая друг друга плечами, медленно шагнули к выходу. Два немца стояли с автоматами, третий, стоявший чуть поодаль, держал в руке какой-то предмет, похожий на палку. Яков всмотрелся и проговорил:
Лопата.
Лопата, — повторил Нечмирев. — Идем, Яша. Эй, фриц, куда топать?
Тот, что был с лопатой, пошел впереди. Двое других, с автоматами, пристроились сзади. Шли медленно, никто не произносил ни слова. Тишина шла рядом, словно безмолвный почетный караул. Из трубы крайней хаты полз дымок, прямо вверх, к небу. Сквозь ставни другой избы пробивался бледный свет лампы — уютный, домашний огонек. Там жили люди. И вот там, где приоткрылась дверь и выглянул мальчуган в синей рубашке, тоже жили люди. Мир не мог исчезнуть только потому, что немец впереди двух летчиков нес на плече лопату. Как и раньше, все будет идти своим чередом: будет всходить и заходить солнце, из глиняных труб будут подниматься к небу дымки, а в воздухе гудеть моторы. Все правильно.