– Сдала, значит, мальчика? – тихо спросила Катя. – Он-то что тебе плохого сделал? Продала? Или так – лишнее беспокойство отвела подальше от обители?
Елена надменно опустила густые ресницы:
– Так господь подсказал. Церковь наша от лжепрорицателей и колдунов-обманщиков излишне претерпела. Скверна и смущение от речей подобных бесноватых безумцев ныне плодится безмерно.
Катя смотрела в прекрасное строгое лицо и никак не могла поверить:
– Да что ж ты дура такая, а? Лена, Леночка, ведь мир – вон, он там, за окном во все стороны простирается. Открытый ведь мир, всем открытый. Ой, дура ты, – Катя зажала исцарапанной кровоточащей рукой рот, качнула головой. В глазах поплыло от сдерживаемых слез.
– Это ты-то меня наставлять будешь? – сестра Ольга нашла в себе силы улыбнуться. – Ты? Меня?! Звереныш дикий. Кошкой бродячей да бездомной живешь. Стреляй, хватит лицедействовать. А если поняла меня – уходи. Ты ведь поняла меня, а, Катя? – монашка оторвалась от стены, голубые глаза сверкнули. – Не держи зла. Простить ведь легко. Милосердием, Катюша, мир держится. Ибо сказано о Страшном суде: «Вы, помогавшие вашим сестрам, идите направо; вы, бывшие с ними суровы, идите налево».
– Я тебе не праведница, чтоб походя прощать. Ведь сука ты, Елена Прекрасная. Мир отнюдь не милосердием держится. Я только в честность верю, – Катя поморщилась. – Впрочем, это мы с тобой уже обсуждали. Любого бы пристрелила. Тебя не могу. Да ты не улыбайся, не радуйся. Зверь я безжалостный, твоя правда…
Рукоять «маузера» обдуманно врезалась в прекрасное лицо, – кольцо на рукояти разодрало насквозь щеку, хрустнули зубы. Изуродованная сестра-хозяйка ударилась о стену, со всхлипом осела на пол.
Катя на миг зажмурилась, посмотреть в залитое кровью лицо не хватило сил. Махнула пистолетом:
– Твой черед, сестра Евдокия, – принимай страдалицу. Выхаживай невинную праведницу скрупулезно. Обманула она сама себя. Ну, на то, видно, божья воля. Прощайте, девы непорочные, – Катя пошла к лестнице.
– Накажет тебя, господь. Ох, как накажет, – прошипела сестра Евдокия, протягивая руки к хлюпающей кровью Ольге.
– Само собою, – согласилась Катя, грохоча сапогами по деревянным ступеням. – Кого, как не меня, наказывать? Я для дерьма рожденная. На любую экзекуцию в списке первая-заглавная.
Пашка красовался с лихо упертым в бедро карабином, удерживал под уздцы оседланных верховых. Из-за угла выглядывали перепуганные монашки. Как всегда мрачный Герман, не обращая на зрительниц внимания, пытался ровнее утвердить на голове свою студенческую задрипанную фуражку.