Таково мое представление о тебе, о Туллия, однако я больше не вижу твоего живого образа: он скорее стал похож на отражение в зеркале или же в отшлифованном камне цвета ночи, и твоя тень больше не преследует меня, как это было в Александрии, когда я безнадежно пытался тебя забыть. В настоящее время мой рассудок занят совершенно другим, хотя я для этого ничего не предпринимал. Если мы увидимся, о Туллия, ты не сможешь меня узнать, и, возможно, я тоже тебя не узнаю.
Вот почему я думаю, что пишу скорее для самого себя, чем для тебя. Я пишу, чтобы понять самое себя и разобраться в том, что со мной произошло. Мой учитель в Родосе советовал: записывать все, что видели глаза и слышали уши. Эти записи перестали быть для меня простым времяпрепровождением или же спасением от приступов тоски, и когда я пишу эти строки, ты уже не рядом со мной; с каждым днем ты все больше отдаляешься, и это не доставляет мне огорчения, более того, не знаю, теряю ли я при этом что-то, о Туллия?
Для меня также неважно, прочтешь ли ты когда-нибудь эти строки. И все же я адресую тебе свое приветствие, не переставая быть уверенным в твоей искренней дружбе, несмотря на твою погоню за удовольствиями и страстью. Ты лучше меня знаешь устройство этого мира, и именно благодаря твоим организаторским способностям мне удалось заполучить это завещание, которое сделало из меня богатого человека и позволяет жить так, как мне захочется, не обращая внимания на досужие разговоры. Ты умна, жестока и одержима жаждой власти, которая за этот год, безусловно, еще больше усилилась. Кроме того, я уверен, что если бы высказал все тебе в лицо, то это тебя нисколько бы не смутило, совершенно наоборот! Ты восприняла бы изложенное как изысканнейший комплимент, из тех, которые тебе когда-либо приходилось слышать! Никто лучше тебя самой не знает власти твоего взгляда, твоих губ, твоей шеи и твоего тела. Но я перестал быть рабом всего этого и теперь привязан к вещам, которые покажутся тебе совершенно непривычными.
С плохо выбритым лицом, в простой обуви и в иудейском плаще я хожу каждый день к воротам у Источника. Я перестал заботиться о своих руках и ногтях и думаю, что даже с помощью пемзы мне не удалось бы вывести следы чернил с моей правой руки. Привыкший к горячей воде римских термий, я теперь моюсь в холодной – причиной тому стали взгляды их посетителей из гимназиума, что расположен около дворца Ирода. Я даже перестал удалять волосы с тела и теперь покрыт шерстью, словно варвар. Тем не менее я всем доволен, ничто не причиняет мне неудобств, поскольку жажду поскорее приспособиться к новому образу жизни, дабы снискать большее доверие, даже если позже мне придется вернуться к образу жизни, к которому я привык с детства.