Под ним пал конь, но он по-прежнему шел все вперед и вперед и наносил левой рукой удар щитом налево, и от такого удара падали сразу несколько человек, а правой рукой наносил тяжеленной булавой удар направо — и снова падали люди, и от грохота покореженного металла щитов, нагрудников и шлемов совсем не слышно было слабых и беспомощных криков умирающих в бою людей.
Филипп очнулся только тогда, когда увидел, что впереди уже никого нет.
Опустив щит и булаву, он огляделся вокруг.
Далеко слева и справа видны были бегущие в разные стороны ливонцы, бросающие по дороге оружие, московская конница добивала тех, кто еще пытался сопротивляться, а все поле было усеяно телами павших воинов.
Филипп присмотрелся, увидел, что большинство тел принадлежат ливонцам, и понял, что московское войско одержало победу, а значит, и он победил в первом настоящем бою в своей жизни.
… Пир победителей был шумен, весел, сладок и длился до самой ночи.
Филиппа наперебой поздравляли — он стал героем всего войска, и каждый хотел с ним «хотя бы по глотку», но он отказывался, так как чувствовал, что и так выпил больше чем за всю предыдущую жизнь, — в голове шумело, и ноги не слушались.
Он побрел в свой шатер и стал укладываться.
— Можно, Филипп Алексеевич, — заглянул десятник Олешка Бирюков.
— Заходи, — сонно сказал Филипп. — Чего тебе?
Широко улыбаясь, Олешка положил к ногам Филиппа довольно тяжелый мешок, в котором что-то брякнуло.
— Вот, — гордо сказал он. — Сегодня знатная добыча.
— Что это? — удивился Филипп.
— Как что? Твоя доля, — удивился Олешка. — Ну и воеводы, сам знаешь.
— Не знаю, — сказал Филипп, — я впервые это… Сотником… А что — так положено?
— Ясно дело! — ухмыльнулся Олешко. — Это ж военная добыча! А для чего ж воюем?
— Как, — не понял Филипп, — я думал это… Помочь…
— Ну да, конечно! А как же! Помочь оно надо, ясно дело! Но мы то с войны тоже должны что-то иметь, так ведь? Вон покойный Петров, царство ему небесное, первым делом в мешок заглядывал, да все приговаривал — мало, мол, собрали, сучьи дети, глядите у меня! И точно бывало — заныкивали то да се. Но с тобой, Филипп Алексеевич — Боже упаси — ни-ни! Тебя все у нас уважают — самое лучшее собрали — сам увидишь. Так-то. Ну, я пошел.
Он поклонился и вышел.
Филипп протрезвел.
Он осторожно открыл мешок и заглянул внутрь.
Там лежали вперемешку золотые и серебряные монеты, медальоны, броши, перстни, застежки и пуговицы, иконки, украшенные драгоценными камнями, золотые крестики и распятия, казалось, еще хранящие тепло шей, с которых были сорваны, хотя, конечно это только казалось, потому что некоторые из них были в крови, густой, засохшей и черной.