Вообще, «сталинский пласт» необыкновенно значим у Горького. Вышеупомянутая Липа Черткова, которой он говорил: «Начал жить с акушеркой и кончаю жизнь с акушеркой», вспоминает: «Высокочтимую публику Алексей Максимович откровенно не любил. «– Ты от этих бар держись подальше. Держись простых людей – они лучше», – давал он ей совет. И в адрес высоких гостей бросил однажды крайне отчужденное: «Хоть бы крушение какое-нибудь, чтобы не появились тут…» «Страшен человек!..» – это горьковское восклицание приводит К. Федин в своей книге «Горький среди нас» (М., 1968). И этим самым дает возможность подсмотреть душу писателя, чья личность, как и всякая личность была величиной переменной, попросту – надэтичной, житейской, смертной.
Немеркнущая значимость Горького и гибель русского всечеловека, сдобренного «иегудиило-семитским идеалом», – явления одного порядка. Великоросс, тот самый, что возник в 1926-ом, когда обрели официальный статус Украина, Белоруссия и РФ, – не состоялся. Смерть Горького, а потом и Сталина, «палача сучьего растления» (М. Лобанов), явилась символическим событием, знаком общенародной судьбы. Проекция писателя: «Рабы должны переродится в людей, а владыки исчезнуть, – обернулась проекцией незадавшейся русской надежды. Фатальное предначертанность здесь, разумеется, не неизбежность, а – самоотравление. Аллергическая реакция на собственные ткани, отвергнувшие кипучую безмерность и принявшие либерально-местечковую матрицу «Пост» – постисторию, посткультуру, постгуманизм, постреальность, постчеловека…
16.
В 1915 году, в разгар Первой Мировой войны, Горький предпринял издание коллективного сборника «Щит», направленного против антисемитизма, в защиту всех «галактических» евреев, пострадавших от военных действий. Приобщив к участию Л. Андреева, Ф. Сологуба, В. Короленко, Д. Мережковского, А. Толстого, с просьбой поддержать начинание Горький обратился и к Бунину. Как свидетельствует А. Нинов в своей книге «М. Горький и Ив. Бунин» (Л., 1984), в бунинских записях за январь 1915 года сохранились такие заметки: «8 января. Завтракал у нас Горький. Читал свое воззвание о евреях». «14 января. Заседали у Сологуба. Усилили воззвание в защиту евреев. Наметили поездку на панихиду по Надсону».
Горький в своем «Вступительном слове» к сборнику не только заклеймил антисемитизм как проявление социальной дикости, но и обрушился на внесословную «чернь», которая являет опору всякой реакции. «Кроме народа, – писал Горький, – есть еще «чернь» – нечто внесословное, внекультурное, объединенное темным чувством ненависти ко всему, что выше ее понимания. Я говорю о той «черни», которая у Пушкина определяет сама себя такими словами: