Кто же все-таки он, Дмитрий Анатольевич Медведев, в сей час зажигающий публику каскадом «начал», «задумок», пафосом «свободы, которая лучше несвободы», и пообещавший в Мультимедиа-Музее всем, кто расстался со своим прошлым, «государственную поддержку»? Творец нового маргинального кода? Загадочный мета-авангардист или мягкий глобалист? Скорее всего, матрица «Открытого общества», а если обратиться к неофициозной или «небабловой» прессе, то приверженец плутократии и ее Наемник – повелительно-неусыпный, амбициозно-декоративный, надрывно-фарсовый. Субъективирующий себя с Новым Глобальным Форматом, но для русского народа явивший «локальное происшествие», эмбрион «почти Неомонарха», извлеченный из олигархо-криминальной кухни и длящий «эру Горбачева-Ельцина-Путина». Разумеется, не в положительном или отрицательном смысле, а очевидном-неочевидном. Или так: либерально-прогрессистском, предполагающим путь состояний и действий, направленных на достижение одной-единственной цели: интегрироваться в Мировое Сообщество по запределу. И, демонстрируя свою мультиприверженность Либерал-Кагалу, следовать кибер-логике, по которой «ярлык на княжение» должен если «сбыться», то оставаться «гвоздевым»...
15 мая 2011г.
Русский инфинитив
1.
Есть только один способ постижения «русскости», пробавляющейся на скрижалях торжествующе-грошевого дня – оказаться на месте амнистированного после расстрела или списанного небесной канцелярией как исполнившего свое предназначение. «Русскость» – это жизнь, точнее, стихия жизни, в которой будущее предчувствуется как дыхание Духа, а человек как экзистенция духовных сил, крушащих напор негатива и разбивающих кривые зеркала. У Достоевского в романе «Бесы» имеется творческо-практическая рекомендация по опознанию «русскости». И хотя она предназначалась «той эпохе», в наши дни она воспринимается как «шестое чувство», сближающее нас со своей природой, со своим текущим моментом, со своим покоем и своим мятежом.
Николай Всеволодович Ставрогин, «кроветворный» герой романа, «вдруг ни с того ни с сего сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти были совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишеские, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода. Один из почтеннейших старшин корпоративного клуба, Петр Павлович Гаганов, человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!». Оно и пусть бы. Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и все людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто не обращался, вдруг подошел к Петру Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага. Злобы он не мог иметь никакой на господина Гаганова. Можно было подумать, что это чистое школьничество, разумеется, непростительнейшее; и однако же рассказывали потом, что он в самое мгновение операции был почти задумчив, «точно как бы с ума сошел…».