Черты народности Шишкова, точнее, то, что можно отнести к первичной форме этой категории, особенно отчетливо проступили в его патриотической концепции. «Отечество, - читаем в «Рассуждениях о любви к отечеству», - требует от нас любви даже пристрастной, такой, какую природа вложила в один пол к другому... Когда мы начинаем находить в нем многие перед другими землями недостатки, когда станут увеселять нас чужие обычаи, чужие обряды, чужой язык, чужие игры, обворожая и прельщая воображение наше правдивою русскою пословицею: там хорошо, где нас нет, и то хорошо, что не носит на себе отечественного имени, тогда при всех наших правилах, при всех добрых расположениях и намерениях будет в душу и образ мыслей наших нечувствительно вкрадываться предпочтение к другим и, следовательно, уничижение к самим себе, а с сим вместе неприметным уже образом станет уменьшаться первейшее основание любви к отечеству, дух народной гордости...»(6)
Самым примечательным в теоретических посылках Шишкова было то, что он проявил абсолютное равнодушие ко всем узколитературным спорам своего времени, в том числе и к жаркой полемике «классицистов» и «романтиков», выявивших дальнейшие пути литературного прогресса, а сосредоточил внимание на единственном: взаимосвязи идеи народности с исторической миссией литературы. Отечественная война 1812 года и развитие национально-гражданского самосознания подтвердили правомерность такого взгляда: проблема народности оказалась включенной в круг общественно-эстетических суждений. Слова Ф.Глинки: «Я не классик и не романтик, а что-то..,» не случайно стали крылатыми в среде декабристов-литераторов. Испытавшие возможности обоих творческих методов, они довольно скоро почувствовали их полную самозакрытость и безжизненность. «Ни романтической, ни классической поэзии не существует», - заметил после пристальных наблюдений и собственных творческих проб Рылеев и обратился с призывом «оставить бесполезный спор о романтизме и классицизме... уничтожить дух рабского подражания и осуществить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин», нужные простому человеку. В этом же направление происходило развитие и художественно-аналитической мысли В. Кюхельбекера. В 1824 году, перечисляя достопримечательные события, имевшие место в российской словесности в последний период, он писал: «Германоросы (т.е. «романтики») и русские французы (т.е. «классицисты») прекращают свои междоусобицы, чтобы соединиться им противу славян, равно имеющих своих классицистов и романтиков: Шишков и Шахматов могут быть причислены к первым; Катенин, Грибоедов, Шаховский и Кюхельбекер ко вторым». Аналогичную точку зрения высказал и Катенин, воочию увидевший подлинную двигательную силу литературы. Разделение поэзии на классическую и романтическую, подчеркнул он, дело «совершенно вздорное, ни на каком различии не основанное. Спорят, не понимая ни себя, ни друг друга; со стороны приметно только, что на языке некоторых классик - педант без дарования, на языке других романтик - шалун без смысла и познаний... Для знатока прекрасное во всех видах всегда прекрасно... Одно исключение из сего правила извинительно и даже похвально: предпочтение поэзии своей, отечественной, народной» (7).