Всех, кто был в театре, стали тщательно проверять. Документы у Ирины были в порядке. Ивлева тоже отпустили. На улице он сказал:
— Напрасно не захватили листовку.
— А что в ней интересного? — удивилась Ирина. — Меня это не касается.
— Ну как же. Ведь это наши действуют…
— «Наши»! Кого вы имеете в виду?
— Патриотов. В городе их много…
— Ну, что вы? Откуда? — пожала плечами Ирина.
На следующий день неожиданно в медпункт пришел Ивлев: весь в синяках, глаз затек, левое ухо надорвано — кровоточило.
Пока над ним хлопотала медсестра, Петр храбрился:
— Напоролся на бандюг. Хотели пальто и часы снять. Но я им наподдавал! Несколько приемчиков провернул — и пятеро не устояли.
— Вы к тому же боксер? — поинтересовалась Ирина.
— Есть немножко. В кружке занимался. Пусть благодарят бога, что ноги унесли.
Медсестра съехидничала:
— Мой знакомый хвастался: «Вот дал я им, чуть живым выбрался».
Ивлев не уловил иронии:
— Я все равно найду их. Поодиночке… мокрого места от них не останется. Не с тем связались…
— Заприметили? — поинтересовалась медсестра.
— Где там, темнища! Да уж найду!
Дома Ирина рассказала о ночном происшествии с Ивлевым.
Когда мать и Сашко ушли в свою комнату, Костя признался Ирине, что ее «ухажера» припугнули ребята из его боевой группы: не ходи, мол, где не положено, иначе ноги обломаем!
□
Безвозвратно уходили наполненные горечью и тревогами дни, недели. У Надежды Илларионовны ныли руки, ноги, ломило в позвоночнике. Днем крепилась, а ночью не спала и, чтобы обмануть боль, думала о детях.
Замутнело окошко, на потолке обозначилась трещина. Надо бы замазать, да мела нет. Другие заботы изнуряют. Базар, как кость обглодали — никакого привоза. В магазинах мыши от голода дохнут. В доме холодно, топка на исходе.
Осторожно, чтобы не скрипнула обвисшая сетка кровати, она встала. Холодно на кухне. Измельчила потрепанный учебник: на подтопку хватит. Нет, видно, без угля не обойтись, а ведь в сарае его осталось не более двух ведер. Накинула фуфайку.
Просветлело окно. «Что-то день принесет? Добра ждать — себя обманывать. Я-то свой век — худо ли, хорошо ли — свековала. Дети, дети-то как?.. Куда же совок запропастился?»
Запылает огонь в печке — на душе уютнее станет. Нашелся совок. Выпрямилась, выглянула в окно — обомлела. Из приземистой двери катуха, в котором до войны откармливали кабана, на четвереньках вылез человек. И что ему там приглянулось: красть-то нечего? А он встал. Осмотрелся и быстро перемахнул через ограду на улицу. «Батюшки, да это же Ивлев!» — признала парня Надежда Илларионовна.
Когда Ирина проснулась, мать тихо сказала: