Ей пришлось надеть черное шелковое платье с большим вырезом на груди и опоясанное выше талии серебряным плетеным пояском, то самое, в котором она уже справляла Новый год. Она знала, что это платье выгодно подчеркивает ее по-девичьи стройную фигуру, обрисовывает женские прелести, и это Марью Петровну несколько утешало. Когда она появилась в гостиной, блестя глянцем волос и со вкусом подобранными бриллиантами, все потянулись к ней. Мужчинам она подставляла руку для поцелуя, дамам умела бросить комплимент по поводу их платья или прически и при этом привычно следила за гостями: все ли идет согласно ритуалу, не скучают ли дамы, не слишком ли громко спорит Немирович-Данченко со Шмелевым, почему излишнее оживление вокруг петербуржского конферансье Алексея Алексеева — что такое он там рассказывает, приличное ли?
Когда Бунин подошел к Марье Петровне, та радушно улыбнулась и почти с искренним восхищением произнесла:
— Поздравляю, Иван Алексеевич, с новой книгой! Вчера весь вечер наслаждалась чтением.
— Какой? — полюбопытствовал Бунин.
— Ну, в красном переплете. Называется «Избранные рассказы». Изумительный рассказ «Числа». Я была тронута до слез.
И хотя книга была давно не новой, да и рассказ назывался не «Числа», а «Цифры», и Бунин был уверен, что хозяйка дома вовсе не читала его и все эти восторги были обязательной приправой вечера и полагались в нужной дозе, как соус к мясу, он вежливо благодарил ее, приложившись к маленькой легкой кисти.
Неслышно появился камердинер в высоких белых чулках и что- то сказал, почтительно склонившись к Марье Петровне. Она громко произнесла:
— Messieurs et mesdames, прошу к столу!
Не прерывая беседы, гости ручейком потянулись в большую залу — здесь был накрыт ужин. Свет громадной хрустальной люстры весело отражался в тарелках саксонского фарфора, в хрустале бесчисленных рюмок, фужерах, бокалах, подставках приборов, целой батареей вин, водок, ликеров.
Уже полтора десятилетия Станиславский снимал у некоего Маркова роскошный особняк под номером четыре по Каретному ряду. Он был о двух высоких этажах с антресолью и большим балконом.
Десяток его комнат хозяева обставили с возможной роскошью— мебелью красного дерева, зеркалами в резных рамах мореного дуба, картинами западных мастеров прошлых веков, громадными фарфоровыми вазами, уходящими под высоченный потолок шкафами со старинными книгами, гравюрами на стенах. Обстановка располагала к неге и высоким творческим порывам.
Несколько комнат на первом этаже были отведены челяди — камердинеру и его семье, кухарке, повару с женой, горничным, дворнику, кучеру, истопнику, сторожу. Самая сухая и теплая комната предназначалась старому слуге Василию, неутомимо шаркавшему ревматическими ногами по всему дому и строго следившему за порядком. Он знал Станиславского малым ребенком. И по сей день Василий почитал долгом поджидать хозяина в прихожей, отворяя ему двери и помогая снимать шубу.