— Не новое, приклеил еще в лазарете. Чарли, а лабораторный мусор тоже мимо попадает?
— Бывает, – неохотно признался он.
— И Флорика его тоже молча отправляет в бак?
— Ну а что, тяжело, что ли?
— Не тяжело, – согласился Эван. – Только не надо. Я косячу, потому что не вижу, и так теперь будет всегда. И чем быстрее я привыкну, тем меньше косяков будет. Так что не подтягивай за мной хвосты, лучше ткни носом. Полезнее будет.
— Договорились, – вздохнул Чарли. – Пойду скажу Дрэджеску.
— Учти на будущее, я поддавки терпеть не могу, – сказал Эван, глядя в стену.
— А морской бой? Попроси Корнелиу, он тебя научит, – Чарли хихикнул. – Нельсон…
О непонятых страдальцах, оскорбленной чести и экстравагантной внешности
Мимо. B4. Бегал всю ночь по периметру, как положено, а Виола смотрела из окна и, по–моему, все ждала, пока он ноги протянет. Ничего, обошлось! Оба живы. Дело к нему?
К.
Линда Баррет и бессменный декан
В закутке под лестницей пахло старым деревом и немного пылью. Потертый пуфик у стены приглашал забраться с ногами и опереться о стену. Не самая удобная поза, но пуфик был частью традиции. Поговаривали, что он стоит здесь еще с тех времен, когда профессор Снейп учился в Хогвартсе. Скорее всего, сочиняли, но Долохов сидел именно на нем, и с тех пор пуфик стал неотъемлемой частью вечерних разговоров с деканом по душам.
Эти разговоры начались случайно, когда Долохова затравили на первом курсе. Ну, не то чтобы затравили – он просто остался один. Слизеринец–первокурсник, чья семья второй год жила в Англии, он не был ни в каком родстве с Антонином, но кто же будет разбираться, особенно если семикурсники еще помнят профессора Люпина – лучшего преподавателя защиты от темных искусств, который у них был.
В тот год, третий послевоенный, в Слизерин поступили двое – Борис и младшая Забини. Красавица и умница Забини нашла себе подруг в Равенкло, а с угрюмым мальчишкой, скверно говорившим по–английски, никто водиться не захотел, да и кто бы мог? Половину прежнего Слизерина родители перевели в Дурмштранг, второго курса просто не было. Вот он и сидел на уроках один, окруженный понимающим шепотом: «Это Долохов, из Слизерина».
Он сорвался, когда вся школа отправилась на квиддичный матч – первый в году и вообще после победы. Все – даже Филч. Даже призраки собрались в Большом зале, где в открытое окно были прекрасно слышны крики комментатора и вопли болельщиков. Его никто не звал, даже не объяснил толком, что за квиддич и что с ним делать. Борис побродил по пустой гостиной, заглянул в библиотеку – тяжеленная дверь была заперта, вернулся в гостиную, сел за домашнее задание – и его буквально скрутило ощущение собственной ненужности. Он забился под лестницу и плакал там, пока со стены, с потемневшей картины в треснутой раме, его не окликнул мягкий голос: