Стоянка. Стояна. Это Тодорова, значит. Она же Mama, если верить Чарли.
— Вы по–румынски говорите? – заметила она переводчик.
— По–немецки, – ответил он.
Дрэджеску кивнула и перешла на немецкий.
Запомнить, что в каком шкафу полагается хранить, было абсолютно невозможно. Дрэджеску, не глядя, выдернула из ящика стола пластиковую папку–держатель и карандаш, сунула Эвану в руки. В этом ящике – чистая чешуя, в этом – мешки под чешую, вольерным выдавать, а этот аккуратно открывай, дверка перекашивается, так, теперь кладовая, осторожно, притолока, осторожно! Больно?
— Н–ничего, – прошипел он, потирая макушку.
— Извини, мне высота подходит, и Джек тоже был коротышка, работал до тебя, но повадился приторговывать ингредиентами на сторону, так что выгнали его. Ну, давай кладовую перепишем. Значит, здесь у нас…
Когда инвентаризация была закончена, Дрэджеску вытащила из‑под стола картонный ящик.
— Здесь наш заказ с Кривой липы – разбери, пожалуйста. Куда класть, ты теперь знаешь. А я пока поищу подходящее зелье…
Она вытащила из шкафчика пухлую книгу.
— Что у тебя с горлом?
Минерва Макгонагалл и старые могилы
Иногда Минерва чувствовала себя как первокурсница, впервые увидевшая заколдованный потолок Большого зала, и в такие минуты утешалась тем, что даже Альбус не знал всех секретов Хогвартса. Да что Альбус – их не знали и сами Основатели.
Впрочем, кладбище домашних животных не было тайным местом, просто Минерва никогда не задумывалась о чем‑то таком. Она не нуждалась в фамилиаре, а сов хватало в школьной совятне. И все же директору стоило задаться вопросом, где хоронят своих любимцев учителя и ученики, Альбус ведь наверняка знал, хоть его фамилиар и пережил своего хозяина.
Минерва не стала расспрашивать Дамблдора. Найти его не составляло труда: он, как и все директора, дремал в своем кресле, но Минерва не пошла в кабинет. Лучше поговорить с Хагридом.
Пожалуй, она бы не призналась никому и себе признавалась неохотно, что начала избегать лишних разговоров с чудаковатым и чуточку манерным стариком. И что все чаще даже мысленно зовет его «директор» и «профессор Дамблдор». Он не был Альбусом – несмотря на знакомые шутки, яркие мантии и лимонные дольки, а может, наоборот, как раз благодаря всей этой мишуре, за которой ничего не было.
Она не чувствовала разницы, разговаривая с портретом Диппета. Она считала его самовлюбленным и недалеким стариканом – портрет был точь–в-точь таким, каким она помнила бывшего директора. Неужели Альбуса помнят только по анекдотам про ведьму и тролля да по манере хитро блестеть очками–половинками? А Снейпа? Черная мантия, белый цветок, неизбывная боль в глазах – да, пожалуй, так и есть…