При каждом появлении сестры он преображался.
«Черт возьми, а ведь она и на меня так действует», — подумал Бобби.
Слегка наклонившись, Джулия обняла брата и долго не выпускала.
— Ну, как живешь? — спросила она.
— Хорошо, — ответил Томас. — Я живу хорошо. Он выговаривал слова невнятно, и все-таки их можно было разобрать. В отличие от других жертв болезни Дауна Томасу еще повезло: его толстый язык не был изборожден складками, не торчал изо рта и более-менее свободно ворочался во рту.
— А где Дерек?
— В приемной. У него гости. Он придет. У меня все хорошо. А у тебя?
— Чудесно, голубчик. Просто замечательно.
— И у меня замечательно. Я тебя люблю, Жюль. — Томас так и сиял. Только в присутствии сестры его обычная застенчивость пропадала. — Я тебя очень люблю.
— И я тебя, Томас.
— Я боялся… ты не придешь.
— Я ведь тебя не забываю, правда?
— Правда. — Томас наконец отпустил Джулию и бросил взгляд на дверь. — Здравствуй, Бобби.
— Привет, Томас! Выглядишь молодцом.
— Правда?
— Гадом буду.
Томас хихикнул.
— Бобби смешной, — сказал он Джулии.
— А меня-то когда обнимут? — не унимался Бобби. — Так я и буду стоять, растопырив руки, пока меня не примут за вешалку?
Томас нерешительно отошел от сестры. Они с Бобби обнялись.
Томас и Бобби прекрасно ладили, и все же Томас еще стеснялся зятя. Он с трудом привыкал ко всему новому и за семь лет еще не совсем освоился с новым членом семьи.
«Но он меня любит, — внушал себе Томас. — Наверно, так же сильно, как я его».
Привязаться всей душой к человеку, страдающему болезнью Дауна, не так трудно. Надо только не ограничиваться естественной жалостью, а приглядеться к больному повнимательнее. Приглядишься — и поневоле оценишь их восхитительное простодушие и милую непосредственность. Иногда, чувствуя себя белыми воронами, они робеют и замыкаются, но, как правило, они искреннее и откровеннее многих нормальных людей: никакой оглядки на условности, никакого лицемерия. Прошлым летом, на пикнике, устроенном для обитателей интерната в честь Дня независимости, мать одного пациента сказала Бобби: «Вот смотрю я на них — какие же они добрые, ласковые. Наверно, они любезнее Господу, чем мы». И сейчас, обнимая Томаса и заглядывая в его добродушное пухлое лицо, Бобби понимал, насколько она права.
— Мы тебя оторвали от стихотворения? — спросила Джулия.
Томас оставил Бобби и заковылял к рабочему столу. У стола Джулия листала журнал, из которого Томас вырезал картинки. Томас взял со стола альбом — четырнадцать таких альбомов с его произведениями стояли в книжном шкафу у кровати, — раскрыл и показал Джулии. На развороте рядами были наклеены картинки. Ряды напоминали строки, которые складывались в четверостишия.