Взяв его на руки, словно ребенка, Мокки опустил хозяина на твердо утрамбованную землю.
— Подожди немного, и сам увидишь… да… подожди, я тебе обещаю… — говорил Мокки.
Он говорил сам с собой, только чтобы слышать свой голос. Слова не имели никакого значения. Они были лишь отражением его невероятного облегчения — ужасные приведения ночи были позади — и его благодарности Уросу, который держал свою руку на его плече, во время этого жуткого путешествия по скалам.
Сняв с Джехола седло, он положил его Уросу под голову. Своим чапаном он укрыл больного. Джехол расположился прямо рядом с Уросом, а Мокки лег спать с другой стороны.
— Так ты будешь хорошо спать, — бормотал он. — Голова в седле, ногам, груди и животу — будет тепло под чапаном, а Джехол будет защищать тебя от холодного воздуха, который тянет сюда сквозь щели в стенах. А если тебе что-то будет нужно — я рядом. Ты ведь знаешь это, правда?
— Я знаю это, — сказал Урос мягко.
Саис лежал рядом с ним, и в полутьме Урос заметил его счастливые глаза и улыбающийся рот.
— Я здесь, Урос, — пробормотал Мокки и закрыл глаза.
Он все повторял эти слова, пока не провалился в глубокий сон, который был ему наградой за перенесенную усталость, страх и счастье.
Сон не шел к Уросу. Но его это не волновало. Покой, который достался его телу в конце такого долгого и опасного пути, благодатное тепло после холода ночи, и внезапно покинувшая его мучительная боль — все это настолько подавило его, что он был не в состоянии думать.
Снова и снова осматривал он свое окружение, и не переставал удивляться, насколько все это было ему близким и знакомым.
Его голова лежала на седле, самом лучшем, какое только могла сделать рука человека.
Вот уже двадцать лет оно было его верным спутником. И хотя он не видел Джехола, но чувствовал его присутствие, слыша его дыхание и его запах: чудесный, любимый больше всех остальных, родной запах. И каждое дуновение ветра, что проникало сквозь щели в стене приносило ему его: запах шерсти, кожи и шкур животных, перемешанный с запахом пота и бедных лохмотьев из грубой хлопковой ткани. Глубоко вздохнув, Урос почувствовал себя словно дома, рядом со своим народом.
Ночь в караван сарае превратила многоголосые звуки в язык сна: ворчание, вздохи, блеяние, храп, хныканье, свист, кашель, мычание, ржание, крики ослов и звуки связок колокольчиков, все это соединилось в один стройный, равномерный, полуживотный, получеловеческий — хор. И вслушиваясь в эти звуки, Урос ощутил необычное чувство счастья, словно он вновь стал маленьким ребенком, и слушал, прогоняющую прочь страхи, колыбельную, которую когда-то ему пела мать.