Лишь безусловное уважение к возрасту, которое каждый афганец оказывает старшим, удержало Уроса от открытого проявления недовольства. Но когда Гхолам подвел старика к тому месту, где Урос сидел, тот взглянул на горбуна очень зло.
— Мир тебе, чужестранец! — промолвил писарь.
— И тебе, почтенный старик! — вежливо ответил Урос.
Но, повернувшись в сторону хозяина караван-сарая, резко сказал:
— Ну, горбун, что теперь делать?
Слепой старик спросил:
— Я должен начинать прямо сейчас?
— Это, конечно же, не приказание, о, достойный старец! Но я очень тороплюсь! — больше всего Уросу хотелось, чтобы этот глупый фарс закончился поскорее.
— Как тебе угодно, — сказал старик.
Он извлек из своего пояса принадлежности для письма. Длинную черную коробку, раскрашенную красными цветами, в которой были закреплены перо и чернильница, а потом дощечку, на которой были листы белой бумаги. Каждый лист бумаги был прикреплен к доске небольшими гвоздиками, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга, сверху до низу.
Он положил доску на колени и сказал:
— Я готов.
— Замечательно, — ответил Урос. — Пиши, что я, Урос, сын Турсена, здесь при свидетелях, говорю и клянусь: если меня постигнет в дороге смерть, то Мокки, мой верный саис, как награду за всю его заботу обо мне, получит моего коня, Джехола сына Джехола, со всей его поклажей и седлом.
Гхолам бросил быстрый взгляд на Мокки, но его лицо ничего не выражало.
Урос с напряжением следил за руками слепца. Он, правда, уверен, что сможет все это записать?
— Пожалуйста, повтори свое имя, — сказал старик. — Два других мне уже назвал юноша, по дороге сюда.
— Урос, сын Турсена, — повторил Урос.
— Хорошо, — ответил писарь.
Он положил свои прозрачные руки на бумагу так, что его мизинцы пришлись точно на самые верхние гвозди по ее сторонам. И его перо заскользило по ней справа налево, медленно, почти незаметно.
Урос уставился на буквы, которые выводило перо — они были не просто четкими, они были идеальны. И когда писарь закончил первое предложение, было видно, что и почерк его — совершенной красоты.
Урос воскликнул, пораженный:
— Как можешь ты так писать, о достопочтимый, при твоей слепоте?
— Со времени Абдур Рахмана у меня было достаточно досуга, чтобы научиться писать без света моих глаз, — ответил древний старик.
— Абдур Рахман? — воскликнул Урос.
И старик ответил:
— Именно он.
Его голос выдал волнение, которое находит на очень старых людей при воспоминаниях о событиях и людях, которые давно уже принадлежат истории, и которых они сами пережили.
— Абдур Рахман… — повторил Урос.