— Ты любил когда-нибудь?
— Тебя не устраивает то доказательство, которое ты каждый день видишь в зеркале?
— Да ты все не то говоришь! Что для тебя мама? — Фотография в красивой рамке, висящая в кубрике?
— Эта фотография давала мне смысл жить. И, наверное, дает и сейчас…
— Вы с матерью сумасшедшие. Оба. И ты, и она. Она любила тебя всю жизнь и всеми силами стремилась показать, что ненавидит, а ты пытался показать, что любишь… Она очень переживала твою смерть, а ты даже не попытался сообщить!
— Я пытался поговорить с ней сразу после той истории с глазом — она не хотела слышать ни слова! Да и потом тебе трудно объяснить — мы работали в секретной программе. Я умер для всех.
— Ты просто не хотел. Хотел бы — нашел способ сообщить. Знаете, наверное, из-за вас у меня все так пошло — вы меня убедили, что нельзя долго жить с одним человеком — он начинает причинять боль. А счастье — это когда отношения недолгие. Кто спал с партнером 2 раза — тот не битник.
— Я вот чего понять-то не могу. Что вы в секс так уперлись? Вы как будто ломитесь в открытые двери. Ну были и у нас бляди, да и поболе вашего, но никакого фетиша из этого мы не делали…
Тут Ройтер запнулся. Он вдруг понял, что разговаривает не с матросом. Это был другой взгляд, другой голос и даже дыхание. Причем человек этот от него бесконечно далек. Как бы из другого мира. Это как карты с разными системами координат — вроде район один и тот же, но у него он назывался AN-16, а у Ади, допустим, W11–5. Они крутятся в одном месте, но сообщают на берег разные данные и потому никак не могут встретиться в точке рандеву.
— Сначала ты умер. И я гордился тобой. Потом мне было стыдно, что ты был нацистом, но тогда ты хотя бы умер. И вот ты воскрес… И сейчас я понимаю, что тогда, когда ты умер, мне было лучше. Я знал, что то, что ты делал, уже закончено. А оказалось — нет. Ты продолжаешь воевать, что тебя может остановить? Смерть всех вокруг? Сколько смертей вокруг тебя? Я жив только благодаря случайности!
— Ну спасибо, дорогой. Да я только и жил мыслями о вас! Что в Антарктиде, что в Индонезии, я мечтал однажды вернуться, и я вернулся за вами в Берлин. Я жизнью рисковал. Своей жизнью, заметь! Я не посылал батальоны на пулеметы, я был с ними, всегда. Их жизнь — это моя жизнь. На подлодке по-другому и не бывает!
— А ты спросил, надо нам это было? Может быть, мне нужен был отец, а вовсе не герой! А его-то у меня и не было.
Ройтер вдруг вспомнил слова пастора в Любеке, показавшегося ему помешанным тогда, в мае 45-го. Не то же ли самое он говорил? «А стали ли вы счастливее? Или, может быть, кто-то из немцев стал счастливее от того, что пошли на дно пара тысяч англичан?» Где сейчас этот пастор? Расстрелян большевиками? Британцами? Продолжает нести свое слово Божие?