— А третья? — затаив дыхание спросил Щелкунов.
— Разминировали,— извиняющимся тоном пояснил Барашков. — И мне кажется, как раз ту самую, что ты, Володька, поставил.
Щелкунов облапил Барашкова длинными ручищами и закружил с ним по траве, расталкивая ошалелых от первого успеха парашютистов.
— Две машины и десяток оккупантов... Даем жару! — заявил Самсонов, строча что-то в блокноте. — Расстрелян один предатель из Ветринки... Но как нам узнать, кто выдал им моего связного?
— А мы уже знаем это! — нахмурился Кухарченко,— Помнишь, когда повстречались мы с нашим бородачом, на подводе с ним дядёк, отец полицейского, сидел? В Смолицу они тогда за солью ехали. Так вот этого дядю сам комендант Пропойска волостным бургомистром в Кульшичах поставил. Все село на него жалуется. Корысть его заела, земли у солдаток нахапал, мироедом заделался, из своих деревенских веревки вьет. Этот иуда и выдал нашего бородача. Рассказал гестапо, гад, про встречу в лесу, про наши ночные свидания.
За кустами послышался звонкий голос Нади, ее девчоночий смех.
— Вот трещотка! — вздрогнул Самсонов. — Все ей хиханьки да хаханьки!.. А Бородача бы надо к награде посмертно представить, да связи нет. Зарез нам без связи.
— От худого он корня, этот Тарелкин,— сказал бывший председатель сельсовета,— от кулацкого корня! Он-то меня и выжил из села.
Заметив, что у него потухла папироска, я протянул Гаврюхину зажженную спичку.
— Значит, будем снова драться,— проговорил тихо, взволнованно Гаврюхин. — Значит, снова заговорит Могилевщина! — Он взглянул на меня помолодевшими глазами. — Вы не думайте, товарищи дорогие, будто мы тут груши околачивали. Эх, и горячие же были денечки прошлым летом! Всем работы по горло было. Колхозное добро эвакуировали, истребительные отряды сколачивали. А Могилев как обороняли! Там наш полк народного ополчения вместе с вашими, с Первой Московской дивизией, крепко держался. Мост через Днепр мы, правда, не успели взорвать. Одиннадцатого июля танковый генерал ихний, Гудериан, в хвост ему шило, махнул через Днепр севернее Быхова и попер на Рославль... Дней десять — двенадцать мы в окружении были, от танков отбивались. А про тридцать могилевских студентов-комсомольцев не слыхали? Двадцать восемь из них погибли под деревней Благовичи, вместе с секретарем горкома комсомола!.. Да, трудненько было, а зимой стало совсем невмоготу. Всю нашу жизнь Гитлер перекроил, крепко утесняет народ, последние жилы тянет. Сколько раз я проклинал себя, что не умер с оружием в руках! Да брать не хотели, староват, дескать. Ну ничего! Теперь колесо пойдет!.. У нас тут народ дюже злой на немца. Наплясался он на нашей спине. Край наш, что бочка с порохом — искры не хватало...