— Поднимитесь наверх, — кинул Мадатов, не оборачиваясь. — Проверьте, не прячется ли кто. Но ничего не ломайте.
«Пока», — добавил он мысленно.
Старик тоже обходил дом. Подошел к печи, похлопал ее по боку, двинул ногой стопку кизячных лепешек, лежавших рядом. Валериан посмотрел — куда же выходит дым. Трубы не нашел, одно только сквозное отверстие зияло в каменном потолке, вычерненном за десятилетия, а может быть, и века службы. У стены стоял громадный резной сундук. Валериан откинул тяжелую крышку и увидел внутри зерно. «Надо будет сказать унтеру, — отметил он, чтобы успели вытащить».
Старик поднялся по лестнице. Он прощался с домом, это было всем ясно так, что даже солдаты сторонились, пропуская его вперед. На втором этаже слева от балкона располагалась большая жилая комната. Постели сложены были в дальнем от входа углу — тюфяки, одеяла, войлоки. На стенах висели овчинные шубы, небольшие папахи, посуда. Среди них выделились медные подносы, тазы, кувшины. Старик трогал, что было ему, видимо, особенно памятно, слегка касался прочего. У Мадатова защемило слева, у сердца.
Старик ему нравился. Наверное, он был хорошим воином, охотником, хозяином. Возможно, он был хорошим отцом. Валериан подумал, что хотел бы иметь такого отца. Но именно этот старик мог идти с теми, кто убил его собственных родителей тогда, в восемьдесят пятом году. Эта медь, напомнил он себе сам, этот позеленевший от времени таз вполне мог быть среди тех вещей, что повезли продавать в Гянджу медник Григол и его жена Сона.
Мадатов скрипнул зубами.
— Спускайся, старик, — крикнул он по-кумыкски и подозвал унтера: — Камни развалить, дерево и все другое — сжечь. Внизу сундук с припасами — пересыпьте зерно в мешки, нам оно пригодится. Только закончите, возвращайтесь. Мы здесь не задержимся.
Он поднялся в седло, развернул с трудом лошадь на узкой улочке и так же, только теперь вниз, поехал за стариком, мерно вышагивающим по, Бог знает сколько уж раз, отмеренному за долгую жизнь маршруту.
Внизу он заехал вперед:
— Покажи еще, где сад Абдул-бека.
Махнул рукой, и трое солдат с топорами в руках вышли из строя.
Старик прощался с садом, как с домом: гладил каждое дерево, едва не шептал им слова в утешение. Валериан перетирал челюстями свою собственную печаль, но не решался поторопить хозяина, пускай даже и бывшего. Наконец, старик вышел, и солдаты взялись за топорища.
Мадатов хотел было отъехать, но отец бека схватил поводья и удержал лошадь.
— Скажи своим нукерам, что те деревья уже принадлежат не моему сыну.
Валериан окликнул солдата, высокого и плечистого; тот легко удерживал топор одной правой рукой, резко и шумно выдыхал при каждом ударе, довольный силой своей и умением.