Но и этого тоже не случилось, да и не так уж тщательно я искал. Вообще весь этот осмотр занял меньше времени, чем я о нем рассказываю, и вот я вышел в холл и увидел, что лифт поднимается.
Неужели в нем полным-полно ребят в синей униформе? Неужели мне, как в свое время Самсону,[19] и лорду Рэндаллу, и Лысому Обманщику, суждено стать жертвой женской подлости и коварства? Впрочем, смысла выяснять, так это или нет, не было. Я нырнул на лестницу, притаился за дверью и стал ждать, остановится ли лифт на шестнадцатом этаже.
Но не остановился. Я выглядывал в щелочку и прислушивался, и клетка проползла мимо шестнадцатого этажа, остановилась выше, а потом стала спускаться вниз и снова благополучно миновала шестнадцатый этаж. Я вернулся в холл, достал отмычки и занялся дверью Ондердонка. Потом вспомнил, как Андреа говорила, что он никогда не запирал на два оборота, снова отомкнул ее и захлопнул, оставив запертой на один пружинный замок. Затем, тяжко посапывая от всех этих усилий, стянул идиотские резиновые перчатки, сунул их в карман и вызвал лифт.
Легавых в нем не оказалось. Внизу, в вестибюле, и на улице — тоже. Никаких комментариев от лифтера, консьержа и привратника не последовало, даже когда я отказался от предложения последнего поймать мне такси. Я сказал, что не прочь прогуляться, и действительно прошел пешком квартала три, а уже затем сам поймал такси. Так что пересаживаться в другую машину в нескольких кварталах от «Шарлеманя» не пришлось. Я мог прямехонько отправиться домой, что, собственно, и сделал.
Больше всего на свете хотелось тут же бухнуться в постель. Но позволить себе этого я не мог. Следовало незамедлительно заняться марками Дж. Ч. Эпплинга. Они не на шутку беспокоили меня. Ведь я так и не закончил свою работу, а после того, что за последние десять часов произошло в «Шарлемане», риск резко возрос. Слишком уж много было контактов с разными людьми, и я мог привлечь к себе внимание полиции. Нет, никакого преступления в квартире Ондердонка я не совершал, не украл в доме ничего, кроме марок Эпплингов (ах да, и еще эти сережки, как бы не забыть про сережки), но вовсе ни к чему, чтобы здесь, у меня дома, валялись эти марки, когда в дверь в любой момент может постучать парень с пуленепробиваемым щитом и ордером на обыск и арест.
И я всю ночь напролет провозился с этими треклятыми марками. То ли дело наличные, никаких проблем, только и знай, что трать в свое удовольствие. Наконец все марки были разложены по конвертам с окошечками, опустевшие страницы из альбома Эпплинга сожжены, а затем я убрал конверты в тайник. Пожалуй, мне не следовало бы рассказывать вам об этом, ну да ладно. Есть у меня в уголке плинтус с розеткой, не настоящей, а так, имитация, без всякого там электричества. А за ним, в нише, находится алюминиевый ящичек… Короче, просто дощечка и пара патронов, привинченных к ней с помощью пары винтиков, и вам всего-то надобно, что отвинтить эти винтики и снять дощечку, и тогда за ней откроется отверстие с буханку хлеба. (Я имею в виду не эти дурацкие невесомые финтифлюшки, которые почему-то принято называть хлебом, а настоящую полновесную буханку нормального вкусного хлеба, которые продаются в магазинах здорового питания.) Здесь я храню свою контрабанду, которая время от времени изымается для продажи, тут же держу свои воровские инструменты. (Не все, некоторые из них вполне невинны на вид. Вот рулон липкой ленты, к примеру, его вполне можно держать и в аптечке, а карманный фонарик — в одном из ящиков стола. И ничего подозрительного тут нет. Но совсем другое дело, когда речь заходит об отмычках. Тут начинается уже совсем другой разговор.)