— Что вы желаете, камрады?
— Вот и хозяин, — сказал Густав. — Уж он, я знаю, не откажется и за меня что-нибудь бросить в кружку.
Хозяин окинул взглядом всех по очереди. Глаза его мерцали на этот раз как-то даже страшновато.
— До расчетного дня.
— Само собой, хозяин, камрад хозяин. — Густав кинулся к тесту и стал молотить его кулаками. Он словно бил кого-то по лицу. — Само собой, ни одного сбора на зимнюю помощь без вычета из заработка!
В представление Станислауса о мире вторгалось все больше и больше противоречий. В голове у него одновременно соседствовали мысли столь же разные, как лев и голубь, и те и другие прочно засели и ссорились друг с другом. Разве жизнь не то же, что туман в мешке? Станислаус без конца вглядывался в себя.
По улицам с ревом и гиком маршировали какие-то люди. Все считали хорошим и передовым всё, что было угодно канцлеру. А ему были угодны немцы чистокровной расы. Ему были угодны люди, подпоясанные солдатским ремнем и обутые в высокие солдатские сапоги. Эти немцы ели на многолюдных площадях гороховый суп с салом, который им наливали из котлов, грезили военными походами, закалялись, а вечерами тайно пили шампанское. Потребление солдатского хлеба росло, а кондитеры чувствовали себя людьми низшей расы. Сильнейшие горлодеры выступали с речами и дубасили кулаками ни в чем не повинные доски трибун:
— Народу не терпится сняться с места.
Станислаус без конца снимался с места, чего ради разводить тут такой крик?
В булочной рядом с полками, на которые складывался солдатский хлеб, висел портрет освободителя. Густав нес как-то из пекарни сдобные сухари на противне и углом зацепил за портрет. Стекло со звоном разбилось, и освободитель рухнул на прилавок. Прибежала раскашлявшаяся хозяйка.
— Кхе, кхе, Густав, какой ты неповоротливый! Кхе, кхе, еще один противень с печеньем придется к чертям выбросить!
— Не противень, только Гитлера!
— Густав! — Добрый голос хозяйки, видно, тронул Густава, так как он сказал:
— Знаю, знаю… Его надо повесить… поближе к двери.
И опять добрый голос хозяйки произнес:
— Густав!
Фюрера заново поместили под стекло, и некоторое время все шло хорошо. Но как-то одна постоянная покупательница, симпатичная женщина, долго глядя на портрет, сказала:
— Ваш Гитлер, фрау Думпф, почему-то очень красный!
Тут и хозяйка увидела, что лицо у освободителя вымазано красным повидлом.
— Кхе! Кхе!
— Как кровь, — сказала покупательница. — Знаете… если кто-нибудь из этих дураков заглянет…
В глазах у хозяйки появился испуг. Размахивая руками, она закашлялась.
— Кхе! Кхе! Густав, Густав!