— Я никогда не встречал кабинетных ученых с большей дыркой на штанах, чем у тебя, — сказал Густав.
Вечером Станислаус шерстяной ниткой зашил штаны, но как только он сел, шов треснул. Густав под своей шляпой насмешливо хихикнул.
— Моя жена заштопает тебе штаны на заднице как положено!
Он дал Густаву свои штаны, и тот вернул их заштопанными и выстиранными. Но дырка была еще и на грязновато-белой пекарской куртке Станислауса. Жена Густава и ее выстирала и заштопала.
— Заплатишь моей жене. Я цен не знаю.
Так пришел Станислаус на квартиру к Густаву на четвертом этаже старого каменного дома. На лестнице пахло половой тряпкой. «Густав Гернгут, четвертый этаж, налево». Убогое, но чистое жилище. Диван, в кухне тикающие ходики. В комнате письменный столик и кровати. Над письменным столиком темный квадрат на выцветших обоях. Там, очевидно, долго висел какой-то портрет.
Фрау Гернгут угостила гостя: сварила ячменный кофе, намазала ему маргарин на хлеб. Она была такая же седовласая, как Густав, очень проворная, с красными щечками. Ее старенькое платье было в заплатах.
— Вот тебе моя жена, трудолюбивая пчелка!
— Брось свои штучки! — Фрау Гернгут вздохнула. — Масло так вздорожало!
— Все растет, а ценам отставать, что ли? — Густав поставил на стол дешевый трубочный табак — темно-коричневая табачная крошка в жестяной коробке.
— Но беднякам-то что, они едят маргарин. Кто ест масло, пусть раскошеливается. Это национал-социалистская справедливость!
Старушка локтем толкнула Густава.
— Болтай, пока тебя не сцапали.
— Хороша погодка здесь! — Большим и указательным пальцем Густав словно растирал комнатный воздух.
Фрау Гернгут всем лицом повернулась к Станислаусу и улыбнулась. Она была точно маленькое солнце. Под этим солнцем расцветала даже такая крапива, как Густав. Он легонько ущипнул Станислауса.
— В карты играешь?
— В шестьдесят шесть.
— А в скат?
— Так никогда и не мог понять.
— Ты и кроме ската еще многого не понял.
Они играли в шестьдесят шесть. Ходики тикали. Маленькая старушка сидела в кресле с высокой спинкой и что-то шила. Воздух в комнате потрескивал. Речи Густава насыщали его электричеством. Он с размаху хлопнул о стол тузом червей.
— Красные все еще сила!
— Нет, пики сила! Ты сам объявил козыри!
Ноздри у Густава сердито дрогнули.
— Нет, красные сила, черт бы тебя взял!
Станислаус понял.
— Только помни: в пекарне об этом ни полслова. И у солдатского хлеба есть уши.
— Я хотел рассказать тебе о своем шурине.
— Сорок! Гляди в оба.
Густав схватился за лоб. На голове не оказалось его широкополой шляпы. Чайник на плите запел. Старушка засеменила на кухню. Вся квартирка наполнилась шумом.