Густав отставил кофе в сторону и послал жену за пивом. Она надела вязаную кофточку в мелкий белый горошек и стала похожа на проворную божью коровку. Старушка быстро вышла из комнаты. Старая лестница заскрипела.
— Нынче, когда двое говорят, что красные сила, третий — лишний.
— Твоя жена?
— Жена боится. Зачем увеличивать страх? Страх размножается, как крысы.
С этого дня Густав каждую неделю находил какие-нибудь изъяны в одежде Станислауса — то одно, то другое следовало починить. Он добился того, что Станислаус написал своей сестре Эльзбет.
— Нельзя оставлять ее одну. Если твой шурин был праведник, они забрали его. Они всех праведников загоняют за колючую проволоку. Не хотят, чтобы праведники разъясняли их дьявольское евангелие!
37
Станислаус от радости стоит на голове, теряет своего истинного отца, страдает от одиночества и принимает решение пройти курс поэтических наук.
От Эльзбет пришел ответ: сестра горевала, но в отчаяние не пришла. Рейнгольд, писала она, уехал. Государство приняло его поездку на свой счет. Уехал он далеко! В санатории он чувствует себя хорошо. Перед словом «хорошо» было что-то вымарано черной тушью.
— Здесь стояло «не», это ясно видит любая мучная моль, — сказал Густав. — Гестаповцы вычеркнули словечко «не». А ты слышал, что запрещено выпускать на улицы собак с обрубленными хвостами? Фюрер по-человечески относится к собакам. Пошли сестре деньги… и подпишись, скажем, Матеус Мюллер; есть такая фирма по производству шампанского.
Станислаус послал Эльзбет денег. Жизнь его обрела некоторый смысл. Он получил письмо от племянниц. Они благодарили за красивые почтовые марки. Очень красивые марки! Именно таких марок им и не хватало!
«Матеус Мюллер» сделал стойку на мешке с мукой. С тех пор как он покинул отчий дом, он впервые испытывал огромную радость, не связанную с любовью к девушке. Хозяин смотрел на стоящего на голове подмастерья. Станислаус скатился с мешка. Покрасневшее лицо его было обсыпано мукой. Возле него стоял хозяин в высоких сапогах и в желтом полувоенном костюме. Глаза хозяина мерцали и метались, плечи подрагивали, точно хотели получше влезть в свою новую оболочку.
— Мне надо с тобой поговорить. — Хозяин попытался продеть большой палец под ремень. Но ремень был слишком туго затянут. — Мы все за труд, хлеб и мир. Никто не посмеет утверждать, что это не так.
— Нет, — сказал Станислаус, что можно было понять и так и этак. Он кое-чему научился у Густава. Хозяин обстукал щели в потолке. Он как будто был доволен, что в потолочных балках есть щели, которые можно обстукивать.