— Как ты меня окликнул — Элли или Эллю? — могла она спросить своего мужа помещика.
— Я крикнул — Элли!
— В таком случае позволь уж мне не отвечать, так как я не состою у тебя в батрачках.
Минуту спустя он окликал ее «Эллю» и спрашивал:
— Ты купила за один день три шляпки. Ты сама этого хотела или так получилось вследствие ошибки твоей шляпницы?
Она отвечала ему резко, в тоне великосветской дамы:
— Если уж ты, любезнейший, интересуешься такими мелочами, то сперва ответь мне сам: разве я виновата, что вынуждена жить вблизи провинциального городка, в котором есть лишь совершенно несостоятельные шляпницы?
— Извини, — говорил он, — я просто хотел услышать твой голос.
Любовь Вайсблата к Эллю Маутенбринк была подобна грозе. Именно в это время он выпустил в небольшом издательстве за собственный счет, вернее, за счет владельца фабрики пемзобетона, первую книжку своих стихотворений. То были туманные, загадочные стихи, казалось написанные бледной лимфой. Одно из них — любовное послание — звучало так:
Твой зыбкий шаг, и мочка уха,
И запах пота твоего,
И промежутки между пальцами.
Росою нежной капельки слюны.
О волосы твоих подмышек — пух трепетный
Моей души…
Именно это стихотворение обратило на себя особое внимание некоторых дам из круга знакомых фабриканта пемзобетона. Начали поступать приглашения на имя поэта Иоганнеса Вайсблата. Несколько каникулярных дней он провел в поместье Маутенбринков. Так как в ту пору лошадь была для Вайсблата совершенно неведомым существом, не менее сложным, чем локомотив, то он не ездил на верховые прогулки с Эллю Маутенбринк, а она вывозила его кататься в двухколесном элегантном шарабане на резиновом ходу. Она правила и поэтому надевала для прогулок плотно облегающее платье и плоский цилиндр.
Вайсблат раньше только читал о подобных катаньях. Он смущался и молчал. Однажды в лесу она как бы нечаянно прикоснулась к его бедру кнутовищем и спросила:
— Простите, может быть, я спрашиваю слишком прямолинейно, но скажите, когда вы писали это стихотворение, вы имели в виду какую-нибудь определенную женщину?
Иоганнес знал, о каком стихотворении идет речь. Нет, он не имел никого в виду. Это стихотворение слетело к нему однажды утром, когда он, лежа в постели, размышлял о любви.
Она вздохнула.
— Держу пари, что если бы вы это хоть раз действительно испытали, то появились бы еще более глубокие стихи, — сказала она.
Вайсблат вздохнул. Он был слишком начитан и боялся сифилиса.
И этот день стал для Вайсблата началом слепой, извращенной любви. Они лежали вдвоем на лужайке в лесу. Она жадно стала его раздевать, говорила, что хочет только поглядеть, есть ли у него еще та очаровательная коричневая родинка на ляжке, которой она любовалась еще тогда, когда несла его, младенца, на белой подушке в церковь крестить.