Он вернулся домой весь искусанный, изнасилованный и решил, что уедет в Африку или покончит с собой. Он никогда не представлял себе, что любовь может быть такою. Но она не оставляла ему времени ни на самоубийство, ни на побег в Африку. В те дни он написал несколько стихотворений, одно другого отчаянней и печальней. Но она не давала ему покоя, не позволяла передохнуть; она врывалась в его комнату, лгала его матери, обманывала своего мужа.
Потом все открылось. То был омерзительный день, когда ее муж Маутенбринк застал их в сарае на сене. Она умела подыскивать самые диковинные ложа для их встреч. Вайсблат не понимал, что происходит. Эллю Маутенбринк и не подумала признаться в том, что это она его совратила. Напротив, она во всем винила только его. Первоначально он и сам принял на себя вину — так поступали все благородные кавалеры, о которых ему приходилось читать. Но когда Маутенбринк во всеуслышание пригрозил, что убьет его, и действительно, приобретя разрешение на оружие, купил пистолет, Иоганнес Вайсблат рассказал всю правду своей матери. Между семьями Маутенбринков и Вайсблатов нарастала жестокая вражда, и тогда-то произошло самое чудовищное. Вайсблат внезапно полюбил Элли Маутенбринк. Он даже изменил начертание своего имени и вместо «Иоганнес» стал подписываться «Иоганнис». Этим «и» в концевом слоге он как бы молча поддерживал ее «игрек» и тайно с нею обручался. После двух месяцев разлуки он чувствовал, что ему и впрямь чего-то недостает. Он написал письмо. Она загорелась, как скирда соломы, — ее ответ пылал страстью, она звала его к себе.
Он ждал ее в парке поместья, расхаживая взад и вперед по аллее. Она писала, что ему нечего опасаться, так как муж в отъезде. Вайсблат пришел с букетом ландышей и, предвкушая наслаждение, глубоко засовывал свой тонкий нос между белыми душистыми цветками. Обогнув кустарник, он увидел перед собой не Эллю, а Маутенбринка. Помещик Карл Маутенбринк выстрелил дважды. Вайсблат рухнул на клумбу анютиных глазок, однако несколько минут спустя убедился в том, что жив. Его сразил испуг. Друг его отца, видимо, намеренно промахнулся.
У выхода из парка кто-то сзади вцепился в Вайсблата. То был отец.
— Неужели мне сужден такой позор? — Вайсблат-отец был бледен, и его щеки дрожали. Он вышел из дома помещика, где вместе с Эллю Маутенбринк сидел у окна гостиной, наблюдая, как его отпрыск разгуливает, нюхая ландыши. Он прислушивался к пистолетным выстрелам друга, дрожа от страха за сына.
— Тебя следует выпороть, — кричал он.
— Поступайте, как сочтете необходимым, — гордо ответил отцу побледневший Вайсблат. И с тех пор он уже никогда не обращался к отцу на «ты», впервые взобравшись на одну из вершин своей философии.