Цвет разложения давно просочился в почву и загрязнил воду, так что все, что мире Дарьи Донцовой вырастает на земле, несет в себе недуг такого рода неполноценности. Здесь обитают разные люди, которые делают разные дела. Например, друг Ивана Подушкина, Егор Дружинин, — это бизнесмен, любящий экстрим, в то время как сам Подушкин — заядлый домосед. Донцова собирает все антиномии чистого быта, но не находит области, где их можно было бы разрешить. Поэтому они незримо присутствуют в ее книгах в качестве чего-то первичного, не подлежащего более глубокому осмыслению. К тому же невольный порыв бросить на полотно полутон проще реализовать, имея перед глазами такие крайности.
Вопрос о том, существуют ли в творчестве Донцовой полутона, довольно важен и сложен. Всегда есть определенный соблазн считать поведение героев этакой нескончаемой игрой масок, когда слова ничего не значат или значат, но что-то неочевидное. В конце концов, если мы так усердны в обвинениях, то разве для того чтобы быть честными, не должны ли мы быть для начала беспристрастными? Разумеется, должны. А потому есть соблазн видеть везде дополнительный скрытый смысл, авансом признавая мистификаторский дар автора. Разве нельзя видеть в Донцовой, постоянно тянущей нас на дно, какую-то внутреннюю позитивность, заключающуюся в том, что сама возможность ее несерьезности и дурачливости посреди жизни, в которой ничего нет, кроме примера политиков, вынужденных отвечать за каждое слово, есть какая-то особенная и специфическая ценность? В нашем случае возможность такого развития событий — это всецело заслуга иронии, богини сокрытия сущностей. И если это действительно так, то Донцову следует признать большим мастером. Тут уже речь не о полутонах на этюдах — о картинах!
Если все же настаивать на различении понятий “ирония” и “безответственность”, — позиция, которая близка автору этой статьи, — то тогда то, что тянуло бы на полутон, выходит на поверхность и оборачивается обычной гримасой. Можно взять, к примеру, собственные признания писательницы, которые она делает в автобиографии. Она сообщает о том, что учительница решила за нее школьный экзамен по математике, что сама она позже обманом сдала физкультуру в университете и что была готова воспользоваться связями отца для поступления на хорошую работу. Можно ли эти детали биографии считать свидетельствами в пользу образа сложного, реально живущего и думающего человека, не свободного от противоречивых поступков, мыслей? Очевидно, что нельзя. Это просто детали биографии, как они и есть. Такой уровень “противоречивости” банален, на нем мы находим все тот же картон, из которого состоит сам образ. Этот милый взгляд на себя саму, немного укоризненный, немного сообщнический, ничем не наказывает, ни малейшими намеками на муки сомнения. Сомнения, трудности выбора отсутствуют в книгах Донцовой как вид. Из сомнения, из этого барометра духа, в мире Донцовой выдернули стрелку. Поэтому и давления нет, вернее, его нельзя зарегистрировать.