.
Монахи бежали в пустыню; в пустыне возрастал Иоанн Креститель; в пустыню Дух вёл Спасителя для испытания и укрепления; Моисей в пустыне беседовал с Богом, а пророк Илия в пустыне же узнал Господа в гласе хлада тонка[554]. Пустыня символ вольного пространства, бескрайней, безлюдной и безвещной дали, открытой до горизонта, в ней действуют иные законы, нет места обыденности и дешевым соблазнам, но она таит в себе риск и вызов: приходится остаться наедине с собственной удобопреклонной ко греху природой, с тонкой силой тьмы, пребывающей в сердце, с прежними нравами и помыслами, которые повлекут и закружат именно в том, от чего бежишь и отрекаешься [555].
Не обязательно для монаха пребывать вне людей и мира, важно уйти в пустыню безстрастия [556] отвергнувшись себя [557]. Отречение половинчато и несовершенно [558], если не простирается до главных имений, сокрытых в нашем многочисленном, многоликом я, всегда желающем вопреки Евангелию пыжиться и утверждаться. Стяжанием является всё что имеет общение с душой, а всё, что имеет общение с душой, пойдет в будущий век [559]. Протиснется ли в игольные уши [560] верблюжий горб наших убеждений и заблуждений, если и в веке сем он клонит нас к земле, лишая маневренности и свободы.
Как часто мы сами стоим у себя на пути со своими достоинствами, знаниями, воспоминаниями, любимыми друзьями, фильмами и книгами, ворохом пристрастий и неприязней, на нихже стоим и утверждаемся; замечено: некоторые, например, бывшие учительницы, как правило, к монашеству непригодны, у них слишком большое имение: интеллигентство, добрые дела, репутация и как следствие – непроницаемое самоуважение.
Монашество требует освобождения от всего, что обременяет, будоражит и томит наши мысли и ощущения; «если вцепиться в семью, политику, науку, христианство обращается в шутку; в формуле «Христос плюс еще что-нибудь» второе слагаемое по мере возобладания Христа необходимо умаляется, сходя к нулю» [561], чтобы сердце ни к чему не прилеплялось [562]. Единственный критерий зрелости – минование не только боязни житейских превратностей [563], но и страха смерти, готовность разрешиться и быть со Христом [564]: «уничтожь в себе всякое разделение, пусть будет весь человек собран воедино и всецело устремлен к Богу» [565]; иначе не осуществить монашества.
Рассеянность эмоций и помыслов делает человека бессловесным рабом обстоящего разноречивого мира; ничем не лучше одержимость какой-нибудь одной целью, порабощающей страстью, т.е. собой. Предпочтителен третий способ существования, когда все силы, все мысли, все желания устремлены к Богу