Но если посмотреть с другой стороны – чудо, настоящее, великое чудо: трудные, не наученные, испорченные дети, слыша божественный зов, по своей воле [738] выбирают монастырь. Многие влачат за собой разного рода странности, неизжитые детские страхи, как О., которая переходит из монастыря в монастырь, каждый раз обращаясь в паническое бегство, когда на нее кричат, или Т., вся в комплексах, болезненно не уверенная в себе, или горячая Г., не умеющая сдержать гнев, или завистливая С., всегда в тревоге что ее обошли; их бы жалеть, воспитывать исподтишка, носить на руках, постепенно, нежно и аккуратно взращивая, как беззащитные, слабые, редкостные цветы – но некому, некому пока.
Старец Иосиф Ватопедский в одном письме повествует о малодушном иноке, оставившем монастырь: духовник так о нем молился, что на пристани беглецу преградил путь ангел в образе вспотевшего монаха. А когда нет могучих наставников, остается прижаться друг к другу, слушаться друг друга, бросаться друг другу на помощь, активно проявлять благодарность, ласку, учтивость [739], молиться друг за друга и всем вместе плакать, взывать, вопить к Небесам.
Бог всемогущ и что может – всегда может [740]; слезы истинного покаяния, уверяет преподобный Никита Стифат, способны вернуть даже утраченную девственность. Вряд ли уместно сравнение нынешних монастырей с теплицами, но всё-таки с годами замечаешь, как в условиях общежития острые углы сглаживаются, неподступные становятся проще, ломаки перестают актерствовать, меланхолики чаще улыбаются, выравниваются характеры, умягчаются нравы.
Одного послушника через полгода навестила в подмосковном монастыре сестра и поразилась его тихости, доступности и покою: «тебя что здесь, засмиряли совсем?» – «Наоборот, не доставал никто», – ответил он; не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу. Иногда переворот наступает в болезни, в искушении, иногда в непонятной для других внутренней встряске: Е. два года скучала, тянула лямку, не находя в общем житии ничего для себя приятного, собралась уезжать и вдруг, уже открыв дверцу машины, повернула назад: «куда это я? зачем?» – и с той минуты каждый день стал ей в радость.
М. покинула свою первую обитель, когда там отловленных кошек поклали в мешок и выпустили на 100-м километре: «я не могу жить с такими жестокосердыми!». В монастыре, где она теперь пребывает, больше пятидесяти кошек, подкидышей, они доставляют больше забот, чем радости, поголовье растет, но куда деваться, не убивать же. Зато М. благодушествует и уверяет, что милующий скоты