Алексей Константинович Толстой пленился легендарным жизнеописанием дивного святого, Иоанна Дамаскина:
Тебя, безбурное жилище,
Тебя, познания купель,
Житейских помыслов кладбище
И новой жизни колыбель,
Тебя приветствую, пустыня,
К тебе стремился я всегда!
Будь мне прибежищем отныне,
Приютом песен и труда!
[20]Н.С. Лесков, считая всякую форму стеснением для духа, не любил монашества, поэтому с непревзойденным блеском написанные им сочные портреты архиереев и других представителей иноческого племени изображают чудаковатых вольнодумцев, маргиналов, как теперь говорят. Но недаром же могучая во всех смыслах фигура его любимого создания, очарованного странника, предстает читателю в подряснике, скуфье и монашеском поясе; «какой у меня самоничтожный дух и сколько я через него претерпеваю, а ничего не усовершаюсь»… самое же монашеское рассуждение; «и даны были мне слезы, дивно обильные!.. всё я о родине плакал»… Он страдает тем же недугом, что и сам писатель, да и теперь многие православные: земное отечество затмевает ему отечество небесное: «мне за народ очень помереть хочется…» [21]. При всём том Лесков намеревался написать «образцовое житие русского святого» (Нила Сорского), «которому нет подобного нигде, по здравости и реальности его христианских воззрений» [22].
Кто бы мог подумать: сам Герцен, некстати разбуженный декабристами, вспоминал «блестящую эпоху монастырей» и воспевал «людей с пламенной фантазией(!) и огненным сердцем, которые проводили всю жизнь гимнами Богу (!), которых обнаженные ноги сжигались знойными песками Палестины и примерзали к льдам Скандинавии», хотя феномен монашества привлекал его, в круге собственных теорий, только как жизнь «для идеи и общественности» [23].
Ведал кое-что по нашей теме и Чехов, упоминавший «предлинновенные душеспасительные разговоры, которые так любят праздные и скучающие монахи». В рассказе «Святою ночью» помещено вполне грамотное руководство к составлению акафистов, принадлежащее любителю этого занятия, иеродиакону, умершему на Пасху. Рассказ «Убийство», о неразумном подвижнике, с детства приверженном к леригии, хоть в «Добротолюбие» помещай: «весь пост не разрешал себе масла отнюдь, а в среду и пятницу вовсе ничего не вкушал… вставал по ночам и поклоны бил, камни тяжелые таскал с места на место, на снег выходил босиком, ну и вериги тоже»… А в «Барыне» задета животрепещущая ныне тема скользких взаимоотношений со спонсорами, которых тогда именовали менее неприязненно – благодетелями.
И у Бунина есть любопытный персонаж в рассказе «Чистый понедельник»: она, красавица восточного типа, завораживает кавалера роскошными туалетами и эксцентричными выходками в декадентском стиле