Когда дракон Разноцветного сел на землю, у него осталась лишь половина пасти. Одно из крыльев, напоминающих крылья летучей мыши, безвольно висело, едва держась на спине.
Но, по крайней мере, его можно было узнать.
Чего нельзя было сказать о грифоне Апельсинового Джона. На нас дождем упали клочки резины.
Состязание закончилось. Апельсиновый Джон держался прямо и с достоинством, но нам казалось, что он наполовину мертв. Наверное, давным-давно на этом самом месте он так же унизил пожилого, усталого предшественника. Быть может, это обычный ход вещей.
Разноцветный преподнес дракона маленькой девочке, но та отказалась от подарка. По ее лицу струились слезы, она спрятала руки и отвернулась от молодого продавца шаров. Мы все посмотрели друг на друга и поняли, как правильно поступить.
— Можно жирафа, Апельсиновый Джон? — попросил кто-то.
— А мне большого динозавра с гребнем на хребте, — подал голос следующий.
Разноцветный, ничего не понимая, воззрился на нас.
— Но… Я ведь победил Апельсинового Джона! Теперь я ваш продавец шаров!
Мы ответили, что этого никогда не будет. Луна-парк принадлежит Апельсиновому Джону. Само это место — Апельсиновый Джон.
Разноцветный раскипятился не на шутку: сказал, что на самом деле никогда не хотел был продавцом шаров у нас; сказал, что шары Апельсинового Джона пропахли сигаретным дымом (и это было правдой), и что никогда нам не видать хорошего продавца шаров, и пошли-ка мы все!.. Но все напрасно. Он ушел, причитая и сыпя проклятиями, ушел туда, куда отправляются продавцы шаров без парков.
Апельсиновый Джон не поблагодарил нас. Этого было и не надо. Он просто стал делать прекрасного длинношеего жирафа с длинными тонкими ногами, и именно это нам от него и было надо.
Завязывать шары. Быть здесь. Всегда быть здесь.
Те, кто живут и работают поблизости от парка Карнавала, никогда не хотели чемпиона.
Все, что нам нужно, — просто хороший продавец шаров.
Моя рука тянется к двери туалета. Он говорит:
— Слышали ли вы когда-нибудь об очке?
Смотрители туалетов раздражают меня. Я самостоятельно хожу в туалет с тех пор, как мне стукнуло три года, и в помощи не нуждаюсь.
— Очко есть в каждом городе, — продолжает он. — Причем никогда не находится в одном и том же месте. Я имею в виду и разные города, и разные эпохи.
Сидит он на маленьком стульчике, бутылочки с одеколоном у зеркала отражают свет. От ярких отблесков больно глазам.
— Говорят, очко соорудил тот же человек, что соорудил все города. Туалеты соединяют все места. Или, скажем по-другому, каждая дверь, каждая-прекаждая, соединена с одним и тем же очком. Вы открываете дверь — может статься, она ведет туда, куда вы и не подозреваете. Или ведет вовсюда одновременно. Или же все проникает сквозь эту дверь, словно мощная приливная волна, и все места за всеми дверьми сталкиваются друг с другом, перемешиваются и сводят друг друга на нет, вот и конец всему. — Он переставляет флаконы одеколона, словно это шахматные фигуры. — Или же вообще ничего не случится. Никогда не знаешь.