Мы пили кофе в саду. Молчал я, молчала Птица, говорил один лишь Ханс. Кажется, пытался объяснить что-то или рассказывал о событиях сегодняшней ночи — не помню толком. Я прикончил свой кофе, доел печенье и встал. Мне нечего было делать здесь.
Уже у двери дома меня остановило легкое прикосновение. Я обернулся. Птица стояла за моим плечом и смотрела на меня… с жалостью? С благодарностью? С облегчением?
Она коснулась моей груди кончиками пальцев — мое так и не убитое сердце забилось сильно и глухо, но я не решился дотронуться до ее руки. Она сказала:
— Я буду твоей Удачей, Иво.
* * *
Ханс выщипывает мелкие перышки в паху своей девушки. Вообще-то, для этого существует специальная машинка, но Птице нравится, когда это делает Ханс. Машинкой, мол, больнее и дольше. Кроме того, многие знатоки уверяют, что выщипанные руками перья лучше действуют. Вот и сейчас — легкий пушок сыпется на заранее подстеленную простыню, а где-то на другом конце вселенной я выгребаю жетоны из автомата. Жетонов уже столько, что они прут из щели золотым потоком, звеня, раскатываются по полу, и все посетители казино столпились за моей спиной, дышат в затылок, надеясь урвать свою долю удачи. Я нагребаю полные горсти жетонов и швыряю в толпу, смеюсь, ору что-то веселое. Я удачлив. Я самый удачливый человек в этом гребаном мире.
Елена Хаецкая
ВОЗРАСТ ДОЖДЯ
Из цикла «Путешествия Филиппа Модезиппа»
Гонимая лютым голодом, Агген бежала домой.
Ей тринадцать лет, она совершенно не задумывается над тем, что этот голод приходится ей ровесником: никто старше четырнадцати (ну в крайнем случае — пятнадцати) не способен его испытывать.
Взрослые голодают уныло, с надсадой: кто-то — от нехватки средств, с которой «надо что-то делать», кто-то — от необходимости победить ожирение, которое «вредно для здоровья». Голод стариков эфемерен: просто еще одна болезнь, неразличимая среди множества прочих, одолевающих человека в старости.
Лишь юное создание способно голодать так жадно, с таким упоительно-нестерпимым желанием восполнить утраты, понесенные мышцами и сухожилиями в процессе беганья, прыганья, пинанья и пиханья, а также чтенья, болтанья, свистенья, плеванья и корченья гримас. И только в эти лета возможно убегать от голода так стремительно, что он, кажется, отстает от тебя на несколько шагов, и пыхтит следом, и гремит костями, и даже ноет: «Погоди ты, погоди — не так быстро — дай же себя укусить…»
Ты влетаешь в дом и прямо с порога кричишь:
— Мама, давайте поскорее обедать!
— Хорошо, милая, но сначала умойся.
Торопливо ты умываешь лицо и руки… И вот тут-то, возле рукомойника, голод наконец настигает тебя и стискивает крепкими пальцами весь твой живот. «Ну так что же, — произносит негромко голод, — стоило ли тебе убегать от меня?»