Шапиро. Спросить можно, но ответить я не могу.
Куксес. А где же… где ваши дети?
Шапиро. Не знаю…
Куксес. Они еще не возвратились домой?
Шапиро. Нет.
Куксес. Так что же вы так сидите? Отчего вы не бегаете, не ищете их?
Шапиро. Уже. Уже бегал, уже искал… Бегал в гимназию, где учится моя Блюма… И в типографию, где работает мой Ионя… Если они не воротятся до утра, ну, я опять побегу искать их… по больницам… (Судорожно обтачивает какую-то щепку.)
Куксес (огорчен). Да… Неспокойное время… Вы понимаете, почему это?
Шапиро. Что «почему»? Почему в городе казаки?
Куксес. Нет, это я сам понимаю. Казаков вызвал генерал-губернатор, потому что люди бунтуют. Ну, а почему люди бунтуют?
Шапиро (со внезапной силой). Потому, что надоело, Куксес! Потому, что больше невмоготу!
Куксес. Что надоело? Что невмоготу?
Шапиро. Да вот… вся эта торговля!
Куксес. Не говорите со мной, как по-французски! Какая торговля?
Шапиро. Вы думаете, одни лавочники торгуют? Нет! Мы все: и вы, и наши дети, и дети детей наших, как отцы наших отцов, — все мы торговали, торгуем и, видно, так уж и будем всегда торговать!
Куксес (решительно). Шапиро! Я иду за доктором: вы больны!
Шапиро (не слушая его). Лавочники продают сукно, хлеб, сапоги, керосин — ну, всякое… А мы горе свое продаем! Мы силу свою продаем! Вот я был певчим — я голос свой продавал. А когда я продал его весь, до капли — хоть шарпай по дну бочки! — так меня выгнали из хора, и до свиданья! Вот вы маляр…
Куксес (с достоинством). Я не маляр, а живописец!
Шапиро. Все равно. Вы малюете разными красками вывески — вы глаза свои продаете. Ионя мой в типографии — руки свои продает. Почтальон — ноги…
Куксес. Значит, Блюму вы учите в гимназии, чтобы ей не надо было этого?
Шапиро. Блюма, когда окончит гимназию, она будет учительница: она голову свою продавать будет. Только платить ей будут подороже, чем нам: голова — это же не деготь и не черный хлеб! Это… ну, скажем, изюм… или какие-нибудь апельсины…
Куксес (задумчиво). Конечно… Если бы меня маленьким учили, какие вывески я бы теперь писал! Коровы над мясной лавкой были бы у меня как живые! А на вывеске фруктовщика я бы написал такой виноград — он бы у меня песни пел!
Шапиро. А Ионя мой, с его головой! Если бы он мог учиться, что бы это было!
Куксес. Он был бы доктор! Адвокат, инженер и тэпэ… Ну, а при чем тут все-таки бунтовать?
Шапиро. Мы с вами, Куксес, уже не бунтуем, мы старики, мы привыкли… А молодые — они хотят лучшей жизни!
Куксес. А как вы думаете: добьются они этого?
Шапиро. Что вы у меня спрашиваете? Разве я знаю? Но если вы спросите, хочу ли я, чтобы они добились чего-нибудь, — да, хочу! Ох, хочу! Ох, как хочу! Чтоб они жили свободно, чтоб они не голодали, чтобы они не боялись полиции и погромов, чтобы они могли учиться… Чтобы я не сидел вот так, как я сейчас с вами сижу, и не дрожал: где они, мои дети? Живы ли они?