— Мне передали, что вы хотели меня видеть и только мне скажете свои требования, — начал мудир.
— Да, вы тут самый главный, поэтому я хочу говорить только с вами, — ответил я, с трудом раскрывая покрытые корками губы и ворочая растрескавшимся языком.
— Я вас слушаю.
Я в двух словах обрисовал свою ситуацию, объяснил, что считаю себя невиновным, что сижу уже полгода, а не вижу положительной динамики. В конце добавил, что требований у меня всего три. Первое, хочу немедленно попасть к следователю на допрос. Второе, желаю знать результаты вскрытия Натальи и точный посмертный диагноз. И третье, почему я пол года не получаю писем.
— И это все? — уточнил мудир.
— Все! А вы считаете этого мало? Тогда посодействуйте моему освобождению.
— Ну, думаю, первые три вопроса мы решим, а с четвертым не помогу. Я вас охраняю, а не занимаюсь следствием. Обещаю помочь только тем, что входит в мою компетенцию. А вы прекращайте голодовку, а то можете помереть.
— Уж лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — как мог перевел известную нашу поговорку.
— Хорошо, я прямо сейчас займусь вашим делом и дам сегодня же ответ.
После мудир пригласил доктора, который стоял в коридоре, и начал с ним оживленно говорить. Я не понимаю по-арабски, когда говорят быстро, так что разговор их «прошел» мимо меня. Мудир ушел, доктор поменял флакон капельницы.
— Да, создал ты всем нам большие проблемы. Даже сам директор вон из-за тебя приехал и пошел звонить следователю и в столицу насчет писем.
— Так не надо было меня сажать и полгода держать в неведении, и проблем бы никаких не было! А что насчет протокола вскрытия?
— Я же сказал, что узнаю и все тебе скажу. Я звонил другу, он уже 3 января будет в Тунисе. Да, Иван (так я назвался), я поговорил с директором, и он разрешил перевести тебя в хорошую камеру.
— Это еще зачем, мне и в своей неплохо!
— Ты не понял, это правда хорошая камера, там нормальные люди сидят, а не быдло, которое тебя сейчас окружает.
— Да не надо! — заупрямился я.
Мысли от том, что снова придется утверждаться в новой камере, опять доказывать кулаками, что ты нормальный парень, а не чмо какое небритое, мне были не по душе. В своей «пятерке» я уже как-то освоился, утвердился, занял свою «нишу», a в новом «бите» (бит — камера) все заново проходить, увольте! Лучше в бит хамса (камера пять) досижу.
— Ну, не понравится, назад в свою камеру вернешься! — словно читая мои мысли, сказал Ибрагим. — Только учти, там тебе лучше будет, я тебе как коллега коллеге говорю.
— Ну, не знаю, — замялся я. — Давай посмотрим, но если что, я смогу назад вернуться?