– А как ты вообще думаешь…
– Ты о чем?
– Насчет Любаши.
Степан насупил брови, отвел глаза в сторону.
– Поедет с матерью домой. Что другое тут придумаешь?
– А может быть, подождет тебя? Недолго осталось. Вместе поедете.
Степан уставился на меня злыми глазами:
– Это почему же она должна меня ждать?
– По-моему, она хорошо к тебе относится. Да чего, собственно, темнить, - решительно сказал я, - любит она тебя, неужели не видишь?
– А ты видишь? Какой прозорливый! А не подумал ты о том, что хорошее отношение - это благодарность за то, что я ее выручил?
– Мне кажется…
– Ну ладно. Хватит гадать. Пойдем встречать на вокзал вместе.
Не видя особых причин для расстройства, я опять пошутил:
– Значит, я буду громоотводом?
– Нет, ты будешь меня отнимать у разъяренной мамаши.
В тот же день к вечеру мы пришли на вокзал втроем: Люба, Степан и я. Люба радостно взволнована. Лицо у нее очистилось, свежий румянец заливал щеки. Глаза наполнились яркой голубизной - слез в них теперь давно уже не было. На руках у Любы дочка, закутанная в одеяльце. Там, где торчал розовый носик девочки, венчиком выступали кружева.
– Сейчас бабуля наша приедет, - ворковала Люба, склоняясь к дочке.
– Она дяде Степе такие кудри накрутит! - в тон Любе подсказал я.
Люба засмеялась. Степан хоть и зыркнул на меня, но тоже заулыбался.
– Как имя-отечество вашей мамы? - спросил я.
– Надежда Алексеевна.
Поезд стоял на нашей станции всего три минуты. Мы быстро подбежали к шестому вагону, который был указан в телеграмме. По ступеням спустилась пожилая женщина, повязанная платком. Лицо ее было строго. Но строгость эта вдруг сразу сменилась вспышкой радости.
Я и Степан едва успели подхватить чемоданчик и узелок. Надежда Алексеевна их выронила, как только увидела Любу.
– Доченька моя! - воскликнула мать и тут же заплакала. - Внученька! - Она протянула руки к ребенку.
Поезд тронулся и ушел, а мать все еще плакала, прижимая к груди то Любу, то внучку. Мы с Кузнецовым стояли рядом, но на нас она еще не взглянула. Когда поезд, отгрохотав колесами, умчался на семафор, мать повернулась к нам.
– Это Степа, - сказала Люба и взяла Кузнецова под руку, будто готовилась защищать, если мать попытается выполнить обещанное. - А это его друг - Витя, - представила Люба и меня.
Мать на меня даже не глянула: она пытливо всматривалась в лицо Степана. Ее простое русское лицо было совсем не злобно, даже наоборот - мягкая грусть много видавшей и пережившей женщины согревала ее взор теплой покладистой добротой. Видно, этого недолгого взгляда было достаточно, чтобы сердце подсказало ей, что Степан совсем не тот злодей, каким она его представляла.