И вот Люба Глебова от себя написала телеграмму Григорьеву, что все живы! Получив ее, радостью осветился раненый. Счастлив! Настроение хорошее, есть стал, температура почти нормальная, рана очистилась и начала зарастать. Все были рады за него, его общительности и веселости. И вдруг ходячий раненый как-то узнал о телеграмме и во всеуслышание рассказал, что это липа.
Сразу все изменилось. Григорьев лежит лицом к стене, отказался от еды, температура повысилась, рана отекла.
Любу ругают начальство, некоторые раненые, да и сам Григорьев. Узнав от сестер о телеграмме, я сказала, что согласна с Любой и считаю, что она сделала правильно.
Доброе дело, которое должно было привести к скорейшему выздоровлению раненого, провалилось.
У Любы заплаканы глаза. Жалко раненого, все против Любы. Неужели они не понимают, она хотела только добра, только вдохнуть надежду. Будут ему письма, найдутся родные. А что получилось? Но работа работой. Дни бегут. И вот приходит письмо Григорьеву от родных! Но он не верит, почерк не узнает и не чувствует родных слов. Что это, думает он, опять Люба? И снова тревожно бьется сердечко Любы. Ах! Как это все получилось не так! Да нашлись же родные! Неужели не чувствуете, Григорьев? И вот наладились отношения. Но ранка на сердце осталась.
Вечером в госпитале для раненых кино. Погода установилась. Возвращаемся после кино, смотрим — на горе Сулеман, в темноте, то вспыхивают, то гаснут малюсенькие огоньки. Увидали Хатамжана, спрашиваем, уж не басмачи ли это? «Нет, Таджи-хан! Наши предки ходят в гости с фонариками. Закутаются в белый саван и идут», — говорит он. Я не выдерживаю и фыркаю от смеха. Вот басня! Оля молчит. Задетый моим неуместным смехом, Хатамжан предлагает: «Идемте завтра, посмотрите сами!» Отказываться после своего невольного смеха считаю невозможным. Оля отговаривает, но я переубеждаю ее: «Если он идет, значит, мы тоже можем идти!» Соглашаюсь за обеих.
Весь день помнила о предстоящем походе, искала причину, чтобы отказаться, но так ничего и не придумала. Вечером зашел Хатамжан, и мы втроем пошли к горе. Шли долго. Быстро стемнело, то и дело возникали преграды — камни, арыки. В темноте спотыкаемся, трусим, но идем. Вот и подножие горы. Огромные камни в беспорядке валяются тут и там. Последним землетрясением они сброшены с вершины. Обходим их. Поднимаемся все выше и выше. В стороне мелькнул огонек. Он то спрячется, то в сторону отойдет. Видим белый столб. Один, другой. Сразу несколько выросло, окружают нас и огоньки около них. Белых саванов все больше и больше. Страх берет, мы притихли и не двигаемся. Они совсем близко, но темнота мешает разглядеть — они то сойдутся вместе, то расходятся. Из-за ближайшего камня поднимается белый столб и фонарик с ним. Теперь своими глазами увидела. На душе у меня скверно. И зачем нужно было тащиться сюда? Что еще ждет нас?