— Никто тебе не предлагает забыть, что ты — шаваб, — сказала Аник слегка обижено. — И никто не собирается делать из тебя горскую девушку.
— Да я не про то… — с досадой произнесла Ута. — Он говорит — ты не обижайся только — что горцы презирают шаваб, и что нельзя общаться с теми, кто ставит тебя ниже себя.
— Ты тоже так думаешь? — зло спросила Аник. Все прежние ее споры вспомнились дочери князя, и она почти уже пожалела, что предложила Уте поехать вместе с нею.
— Нет, конечно, — улыбнулась Ута, и стала похожа на прежнюю, мудрую и веселую девочку, какой она была в крепости. — Меня уважает твой народ, как не уважает мой собственный. И Хильду тоже уважали — а разве она не была шаваб? Если же некоторые глупые люди и пытаются мне показать, что я хуже их, потому что я — шаваб, а они горцы — так эти люди уже довольно наказаны Богом своей глупостью, и я не обращаю на них внимания. Но мой отец — я не могу ему объяснить всего этого, потому что я-то для него — ребенок несмышленый, которому расти и расти.
— Ну, ладно, а что скажет твой отец, если мой отец заплатит ему? Как бы за работу, которую ты будешь выполнять?
— Еще того хуже! — испугалась Ута. — Тогда уж точно мой отец запретит мне даже и видеться с тобой.
Аник помолчала, подумала — и рассказала подруге о том, что она услышала от маленькой Берты. Ута слушала с испугом.
— Кто тебе все это сказал? — спросила она, когда Аник замолчала.
— Не важно. Я обещала не выдавать этого человека даже и тебе.
Ута приложила ладони к горящим багровым румянцем щекам.
— Вай мэ! — сказала она, так что Аник не выдержала и прыснула: Ута говорила совсем как горянка, — если они так решили, переубедить их будет трудно, совсем почти невозможно…
— Ну, не преувеличивай! — Аник недоверчиво хмыкнула. — Твоя совесть чиста, и ты можешь не обращать внимания на все эти сплетни. Поговорят и перестанут.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, — возразила расстроенная Ута. — Ты не знаешь мой народ, и чем заканчиваются такие сплетни, ты тоже не знаешь. Это пятно останется на мне на всю жизнь, даже если я перестану лечить людей, вообще никогда и ни к кому не подойду с такой целью, а я не смогу этого сделать, я не могу видеть, как человек мучается, если я знаю, что могу ему помочь… Меня сожгут, как сожгли Большую Берту, как хотели сжечь Хильду, когда она бежала из поселка в крепость…
До Аник доходили слухи о том, что шаваб иногда жгли живых людей, но она считала эти слухи пустыми выдумками, какие рассказывают глупые старухи, чтобы попугать непослушных детей. Но теперь, увидев неподдельный ужас в глазах Уты, она подумала, что, должно быть, что-то в этих выдумках было правдой.