3.
Неделю или две спустя после прибытия дочери Варгиза в обитель мать-настоятельница с грустью обнаружила, что некоторые обстоятельства вмешались в ее планы и грозят сделать бесплодными все ее, матери Проклеи, усилия. Воспитанницы, все — дочери родовитых или богатых князей, — невзлюбили Аник. Сначала они просто дразнили ее за ее красные и шершавые руки, и за рыжие волосы, и за длинный нос, и за одежду из грубой шерсти. Мать Проклея на свои скудные средства позаботилась об обновлении гардероба племянницы — девочка была одета хуже, чем даже служанки других воспитанниц. Аник носила черное: по давнему горскому обычаю: девушка, похоронившая мать, только на собственной свадьбе могла снять траур. Воспитанницы в своих светлых платьях смеялись над девочкой, называли ее черной вороной или делали вид, что принимают ее за прислугу, приказывая подать воды или вымести пол. Аник, не видевшая ничего дурного в самой черной работе — опять же по обычаю в доме Варгизов воспитывали в девочках уважение к любому труду, — поначалу не отказывалась, принимая насмешки избалованных и глупых девчонок за обычную просьбу о помощи.
Мать Проклея объяснила племяннице, что такое поведение недопустимо, что она, слава Богу, уже не в диких горах, а в обществе, и совсем недалеко от столицы, и что теперь ей надлежит вести себя, как подобает, как ведут себя другие девушки.
Сначала Аник возмутилась. Для нее не было ничего унизительного в том, чтобы выгрести золу из очага, или развести огонь, или сварить еду, ведь в доме Варгиза приготовление пищи было почетной обязанностью женщин княжеской крови. Потом, кажется, поняла, и хотя бы перестала делать что-либо в те минуты, когда ее мог видеть посторонний глаз. Сестры доносили матери-настоятельнице, что Аник по-прежнему сама стирает свое белье, и сама убирает в своей келье, не пользуясь услугами служанки, но мать Проклея, скрепя сердце, не стала выговаривать за то племяннице. Когда-то давно она, молоденькая послушница, тоже воспитанная в доме Варгизов, точно так же долго не могла привыкнуть к чуждому для нее укладу монастыря.
Однако неприязнь других воспитанниц к Аник скоро перешла в открытую вражду и даже войну, которая велась давними женскими средствами — мать Проклея забавлялась порой, наблюдая, как девушки ведут военные действия по тем же законам, что — чт* греха таить! — и враждующие друг с другом монахини. Донести о нарушении правил, всыпать украдкой горсточку соли или перца в еду врагини, перепутать нитки в рабочей корзинке, залить чернилами страницу молитвенника — все это, и еще многое другое творили украдкой воспитанницы. Дочь Варгиза делала вид, что ничего не замечает, и никогда не жаловалась, зато вела себя все более дерзко и высокомерно. Даже сестры жаловались на ее поведение, и, если бы не успехи Аник в учении и не ее постоянное и похвальное прилежание на уроках, пожалуй, матери Проклее пришлось бы наказывать племянницу. Но Аник училась очень хорошо, много лучше других воспитанниц. Она быстро наверстала пропущенное, и обогнала уже всех, так что сестра София и мать Варвара, бывшие наставницами в школе, занимались с дочерью Варгиза отдельно.