— Нет, это меня учил наш священник…
— Пастор! Но ведь ваша вера, хоть и притворяетесь вы христианами, есть ересь!
— Нет, это не пастор, это отец Константин, из крепости…
Ута и сама себе не смогла бы объяснить, что такое на нее нашло. Долгие месяцы она сдерживалась, старалась не отвечать на насмешки и оскорбления воспитанниц, послушниц и прислуживающих княжнам девушек, а тут, с того момента, как застала ее сестра Агата в монастырском саду за составлением лекарства для Аник, словно бес какой-то в нее, в Уту, вселился. Зачем ей понадобилось дразнить сестру, а потом мать-настоятельницу?
— Ах, отец Константин! — повторила мать Проклея, думая о чем-то своем. А думала она, что девица эта слишком уж хитра, или, может быть, умна чрезмерно, но что тС, что другое — одинаково вредит дочери Варгиза.
— Да, когда взял меня в ученицы, — кивнула Ута. — И, матушка, как могла я заниматься тем, в чем меня обвинили не разобравшись, в саду святой обители, под сенью святых стен? Да разве такое дело совместимо со столь святым местом!
— То-то и оно, что несовместимо, — подтвердила мать-настоятельница. — А посему тебе, голубушка, быть из этих святых стен изгнанной с позором…
— Матушка, да разве не испепелил бы меня огонь небесный, ежели бы я помыслила только, не говорю — занялась бы греховным этим делом! — воскликнула Ута, прижимая к груди руки. — Да разве попустил бы мне Отец всех нас…
— Не твое дело — Божий промысел! — прогремела настоятельница, поднимаясь со своего кресла и осеняя себя крестным знамением. — Дерзишь, девица, философствуешь!.. Прости мне, Господи, грех гневливости, — пробормотала она, садясь. — Ибо слаба плоть, и дух не усмирен. Сегодня же собирай свои вещи и убирайся.
Девица закрыла лицо руками, и мать-настоятельница обрадовалась этому непритворному горю.
«Так-то! — подумала она. — Возомнила Бог весть что о себе! А я здесь хозяйка, и не потерплю дерзости от какой-то там шаваб!.. Прости мне, Господи, грех злорадства!..»
Между тем ударил монастырский колокол, оповестив о начале дневной трапезы.
— Иди, дитя, — почти ласково сказала мать Проклея. — Верю, что твоя душа не вовсе еще потеряна, и не ведала ты, что творила. Ступай же, раскаянием и благочестивой молитвой искупи свой грех, и милостивый Господь простит тебя. Я же, за твои искренние слезы обещаю, что отъезд твой не будет изгнанием, позорящим тебя, но просто тихим удалением прочь.
И так бы они и расстались, и так бы пришлось девице шаваб оставить обитель в тот же день, но дверь растворилась без стука, и дочь Варгиза, надежда матери Проклеи и гордость сестер-наставниц, Аник, ворвалась в келью настоятельницы.