Аник наклонилась, понюхала, потрогала. Это была патока.
В отдельном мешочке под платьем лежали семейные драгоценности дома Варгизов. Аник отодвинула платье, вытащила мешочек, развязала веревочку, стягивающую горловину. Там тоже была патока, слепившая серебро в огромный безобразного вида ком.
Сестра Гликерия, опомнившись, в свою очередь начала кричать на Уту, обвиняя девушку в неряшливости и недосмотре. И доказывая, что в доме Гориса с платьем ничего не могло случиться, а если платье в таком виде, то это потому что она, Ута, плохо упаковала сундук, и что-то — уж не знаю что, — пролилось на сундук еще в монастыре или по дороге…
— Замолчи! — твердо сказала Аник, сама подивившись своему спокойствию. — Это было сделано не по недосмотру, а специально, смотри — мешок снаружи сухой и чистый, а внутри патока. Кто-то это сделал специально. Пригласи сюда старшую из женщин дома Гориса.
Сестра Гликерия даже оторопела от такой наглости.
— Девчонка, что ты о себе возомнила? Княгиня Джана бросит свои дела, своих гостей из-за твоих тряпок?
А Аник с грустью думала о матери Проклее. Нет, конечно, ей было жалко платья, и что не придется красоваться в нем на пиру: отстирать патоку и высушить платье до завтрашнего утра было практически невозможно, да и, скорее всего, на нежном светлом шелке останутся пятна. Но больше всего ей было обидно за тетку. Мать Проклея так радовалась успеху своего заговора с мастерицей, так надеялась, что Аник затмит всех на пиру в своем новом платье, так предвкушала успех своей племянницы, что обмануть ее надежды было просто жестоко.
— Я не требую звать именно княгиню Джану, — сказала Аник. — Позови ту из женщин, кто ведает хозяйством. И мать Проклею. И побыстрее, пожалуйста! А ты, девочка, перестань плакать, — обратилась она к маленькой служанке, которую уже утешала Ута.
Сестра Гликерия слегка оторопела, но, как видно, что-то до нее дошло, и она отправилась выполнять приказанное ей, обронив только, что девчонка из шаваб и ничего не понимает.
— Я все понимаю! — закричала девочка на языке шаваб. — Я только говорить по-вашему не могу, а я все понимаю!
Надо думать, сестра Гликерия не знала языка шаваб, она отмахнулась и вышла из комнаты твердой поступью.
А Аник присела перед девочкой на корточки.
— О, старая знакомая, — узнала она, — маленькая Берта, да?
— Да, дочь князя, — кивнула девочка, всхлипывая. — Я тебя сразу узнала
— А как ты сюда попала? — спросила Ута, тоже присев.
— А я здесь теперь живу. Мама умерла осенью, а отец умер еще раньше, в крепости, и дядя нас с братиками отправил к маминой сестре, в Твердыню, а ее муж работает в доме князя, и меня тоже сюда взяли работать.