Женщина была чужеземкой, горянкой, из страны Айкастан. Айкастан, хоть и входил в состав Межгорского королевства, сохранил автономию, язык и древнюю веру. В Айкастане не было бичующей церкви, запрещающей мирянам учиться читать, писать, считать время и деньги. Межгорские миряне в последнее время все чаще нарушали установления церкви, что грозило им прилюдным бичеванием, но редко — вот так, в открытую, как это могла себе позволить горянка.
Ефимия пригляделась к женщине, соображая, как ей завязать разговор, чтобы ее не выставили слишком быстро.
Черное платье домотканой шерсти было простым, такое могла бы носить любая крестьянка, однако серебряные серьги с изумрудами крестьянке принадлежать никак не могли. Горянка была немолода, но все еще красива, темные волосы слегка тронула седина на висках и надо лбом, руки, державшие книгу, были изящной формы, но кожа на них покраснела и погрубела от долгих лет тяжелой работы.
Ефимия охватила все это единственным быстрым взглядом, и сделала вывод: рода благородного, но нищего, в Дан приехала на праздник — представить к королевскому двору сыновей, поскольку дочерей горские князья в Дан не возят.
Женщина, оторвавшись от книги, близоруко моргала. Ефимия подошла поближе.
— Я не знаю твоего языка, — сказала женщина на своем, горском, наречии. Как будто Ефимия могла ее понять — будь она простой нищенкой, или торговкой вразнос, забредшей в гостиницу с улицы. Но, хоть и с улицы, Ефимия знала горский язык.
— Зато я знаю твой, княгиня, — ответила Ефимия вкрадчиво. — Удели мне толику внимания и немного времени, и я расскажу, что тебя ждет впереди.
Княгиня отложила книгу на маленький столик у окна. Читать на горском Ефимия так и не выучилась, и потому не могла разобрать названия.
— Я знаю, что меня ждет, — сказала княгиня. — То же, что и всех — могила после долгого и не всегда праведного пути. Я подам тебе милостыню и так, не утруждайся пустыми россказнями. Хильда! — позвала княгиня, чуть обернувшись в сторону. Там была еще одна дверь, вначале не замеченная Ефимией.
— Я не прошу милостыни, и не возьму, даже если и подашь, княгиня, — сказала Ефимия, присаживаясь на стоявший у столика табурет. — Стаканчик вина, разве что, поднесешь старой женщине. Не хочешь знать свое будущее — узнай будущее своих детей…
В боковую дверь вошла пожилая женщина, почти старуха, в таком же домотканом платье, как княгиня, и с серебряными украшениями, но не горянка — круглолицая, синеглазая, она могла бы быть родной сестрой самой Ефимии. Однако говорила эта женщина на горском, как и княгиня.