— Это что такое? — воскликнула вновь прибывшая, — а ведь говорили, что нищих сюда не пускают!
Ефимия взглянула на пожилую женщину еще раз. Нет, не только внешность заставила Ефимию думать об этой женщине, как о сестре, но еще и нечто неуловимое, родственное. Женщина эта была колдуньей, хоть ее способности были неразвиты. Или же она сопротивлялась своему дару — Ефимия знавала и таких.
— Приветствую тебя, сестра по ремеслу, — сказала Ефимия. — Ты ведь колдунья, правда?
Женщина вздрогнула испуганно и перекрестилась. Из этих, сопротивляющихся, подумала Ефимия.
Перекрестилась и княгиня. Ефимия, чтобы не пугать их еще больше, перекрестилась тоже.
— Видит бог, я чиста, и никогда не занималась темным делом! — воскликнула женщина. — Хоть ты скажи, княгиня!
— Да, — сказала княгиня, — Хильда не колдунья. Она вдова князя, и мне родственница, хоть и не по крови. Но ты, странная женщина, кто ты такая? Откуда ты знаешь наш язык? И почему пришла ко мне, да еще и обвиняешь Хильду в непотребстве?
Ефимия захихикала.
— Ах, княгиня, сколько вопросов для женщины, столь нелюбопытной, что ей не интересно даже ее будущее! Я колдунья, конечно, и хоть ты обозвала мое дело непотребством, я тебя прощу на этот раз — за твое невежество. А язык я знаю, потому что был у меня возлюбленный из горской страны, в те годы, когда я была молода и красива — и он был красив и молод. Сдается мне, ты ему родственница, княгиня. Не твоего ли рода царь Давид, прозванный Изгнанником?
Тонкие губы княгини дрогнули, брови приподнялись.
— Ты пугаешь меня, женщина! — воскликнула она. — Мать царя Давида была из моего рода, но ты не могла его знать — триста лет тому, как он умер и обратился в прах!
— Ах, не триста, вовсе не триста, куда меньше! — снова хихикнула Ефимия. — Сказать двести пятьдесят будет точнее! Ах, какой был мужчина — и так рано угас, и даже искусство целительниц не могло ему помочь. Веришь ли, я до сих пор ношу цветы на его могилку, когда бываю в Новограде — он ведь там похоронен, знаешь ли!
Княгиня нахмурилась. Она, как видно, пришла к какому-то решению.
— Ты лжешь, — сказала она наконец. — Так долго ни один человек прожить не в силах. Ты откуда-то узнала обо мне, и о моем родстве с царем, и пришла сюда — только вот зачем?
— Попрошайничать, — обронила Хильда. Она осталась стоять посреди комнаты, и, сложив руки на груди, неодобрительно глядела на Ефимию.
— Ах, княгиня, не возводи напраслину на старую женщину, — вздохнула Ефимия, доставая из потайного кармашка, пришитого к изнанке рукава, колоду карт. — Ни у кого я ничего не спрашивала, и обязана сведениями только искусству — да еще своей хорошей памяти.